Оно билось. Оно билось непонятно и страшно. Оно билось так, что хотелось накрыть его бледной ладонью и погладить, как испуганного птенца.
Сердце моё, не рви свои миелиновые волокна, не обращай внимания на дурацкий адреналин. Ведь я же не испугался. Я просто почувствовал опасность. Я знал, что она придёт за мной. Но я не ведал, когда.
И вот она стоит в полуметре от меня и глазами-ртутью любит меня, как никто любить не мог и уже никогда не сможет.
— Тебе здесь не место, — говорит она.
— Улетай, красивая. Я переживу ещё много полнолуний, – отвечал я.
— Ты уже не живёшь, здесь грязь и смерть в пыльной квартире.
— Ничего, я согласен на смерть в грязной квартире.
— Я ведь могу забрать тебя силой. Но ты знаешь, что не заберу.
— Знаю. Улетай, красивая.
И она, очень медленно моргнув, расправила руки-крылья. Я смотрел, как она режет блик луны и, фантастично изгибаясь, взмывает вверх. Она летит туда, где есть белая бесконечность и чёрная радость. Это её мир, но я там чужой. И даже ненужный. Это мир всепоглощающей крови и холодных зеркал. А ведь всё было так просто и даже…

***

Лето. Тёплый, тёплый вечер. Это когда атмосфера соблюдает приличия и не издевается над барометром.
Рваные, похожие на заплатки, облака то ли плывут, то ли мерцают в прохладном густом небе. Это небо заполнило весь двор и часть дачного посёлка.
Я стою на балконе и пытаюсь раствориться в вечере. Мне это почти удаётся, но мешают комары и летучие мыши. Они носятся в пространстве, как маленькие трансформеры. Ушастые и прожорливые животные. Они забавны, но пугают чем-то, эти мыши.
Стоило подумать, как тут же раздался мягкий и глухой шлепок справа от меня. Серая тень сползла по кирпичам и заворочалась в углу балкона. На стене остались беспомощные следы крови. В углу блеснули звёздочки страха и злобы.
Я наклонился и, привыкнув к сумеркам, различил на кафеле маленькую волосатую летучую мышку. Мы смотрели друг на друга беспощадно и с обречённым любопытством.
Её любопытство перемешалось со страхом. Она жалась в угол, а я восхищался её конструкцией. Эти ушки – локаторы, эти страшные сияющие зубы. Прелесть. Глядя на меня, она так не считала. И правильно делала. Люди уродливы в своем неприспособленном теле и для природы не суть важны. Я это понимаю и улыбаюсь существу, умеющему летать и не знающему первый закон Ньютона.
Прошло с полминуты. Мышь затихла. Я взял бельевую прищепку и попытался прикоснуться к животному. Тотчас же мышь зашипела и оскалила хищный рот. Я отдёрнул руку. Ну её к черту, пусть сидит. Я ушёл с балкона, осторожно притворив дверь. Я никогда так не делал.
Я вернулся с работы и первым делом сунулся на балкон.
Мышь всё так же сидела в углу и крылья её распластались по плитке, как порванный зонтик. Когда я приблизился к ней, она опять зашипела и попыталась сгруппироваться. Но слабость её была велика и безжалостна. И ещё эти капельки крови.
Я поймал жирную, глянцевую муху с волосатыми лапками. Потом взял пинцет и поднёс к ощеренной пасти раненой мышки. Бесполезно. Она не желала её есть. Муха упала и судорожно вертелась на керамике подобно «обдолбанному» брейкеру.
Мышь смотрела на меня. И только на меня.
В течение вечера я всячески старался накормить зверька и комарами, и хлебом, и молоком. Ничего не вышло.
Я уходил, возвращался, разговаривал с ней. А она только смотрела мне в глаза и с трудом открывала рот, как будто хотела что-то сказать.
На следующий день всё повторилось. Только теперь мышка обречённо разлилась, как чернила в тесте Роршаха, и уже почти не реагировала на мои, по-видимому, ненужные действия.
И тогда я решился. Я просто сунул ей в мордочку свой палец, может быть, не совсем чистый. И эта чертова тварь укусила меня стремительно и жестоко. Из последних сил ведь укусила. Я не отдёрнул руку, как в прошлый раз, и она жадно слизала мою кровь, брызнувшую на плитку.
Тогда я сдавил палец и как в медицинской лаборатории выдавил несколько капель этого алого эликсира своей жизни. Мышь вылизала всё и уже как-то по-другому посмотрела на меня. Я всё понял. И она поняла, что я всё понял.
Я кормил раненое животное своей кровью пять дней, надрезая безымянный палец скальпелем. Мышь поправлялась быстро и позволяла себя гладить. Она уже не шипела, когда я приближался к ней. В её глазах не было страха и ожидания смерти. Она всем своим маленьким телом благодарила меня за то, что я, в общем-то, должен был делать безо всякой благодарности.
На шестой день, зайдя на балкон, я не увидел её. На том месте, где лежала летучая мышь, остались только шарики гуано и та первая дохлая муха с волосатыми лапками.

***

Я спал сном неимоверно мягким и пустым. Это самый приятный сон, когда тебя не «запаривают» сновидения и Фрейда можно легко послать в задницу. Физически здоровый сон питал меня энергией из космоса и щадил подсознание.

И вдруг в этой пустой тишине я почувствовал слабый прохладный ветерок. Так, просто звёздный сквозняк в черепной коробке. И я открыл глаза. Темнота давила на глазные яблоки и это раздражало.
Я сел на кровати. Уже наполовину проснувшись, я понял, что в мире что-то изменилось. Где-то рядом, здесь, изменилось.
Я встал и пошёл, повинуясь непонятно чему, к балконной двери. Я не включил свет – на улице горел сиреневый фонарь. Я приблизился к стеклу и замер в ожидании.
И она появилась. Эта женщина в чёрном жокейском костюме и старинной шляпке с вуалью. Эта обольстительная химера с глазами-бусинками. Эта убийственная красота.
Она прикоснулась тонкими пальцами к стеклу с той стороны, и острые ноготки скрипнули тихо и страстно. Она смотрела на меня и улыбалась. Эта улыбка божества или похотливой самки окончательно сдула остатки «физически здорового сна».
И тогда я открыл балкон. Она вошла тихо, почти влетела. Она обняла меня. Я гладил её чёрные, искрящиеся волосы, а она держала меня в себе, миллион лет до нашей эры.
Я дышал свободно и не верил в Бога. Я верил в неё. Я был в ней. Она во мне. Там, на старом покрывале с «оленями на водопое».
Мы ничего не говорили. Я боялся словами нарушить, испугать животную гармонию. Она просто молчала и ласкала меня, как единственного в природе самца. И воздух ушёл из комнаты. Вместо него густой туман наполнил помещение и был подобен эфиру.
Но сознание не плыло, а, наоборот, обострилось до нервного волокна. И эти волокна сплелись в сеть нереального экстаза. И мы запутались в этой сети, как беспечные рыбки.

Первый залп, второй. Ослепительный фейерверк осветил неубранную комнату и нас в ней. Конвульсивно затухая, он мерк, но мы уже запомнили свои лица и забыть их вряд ли сможем. Это были лица самых счастливых на свете любовников.
Мы вышли на балкон и луна осветила её фигурку поминальной свечей. Она отошла от меня. Она теряла меня. Я терял больше – её.
И в этот момент я почувствовал, как оно зашевелилось. Оно билось. Оно билось непонятно и страшно. Оно билось так, что хотелось накрыть его бледной ладонью и погладить, как испуганного птенца.
Сердце моё, не рви свои миелиновые волокна, не обращай внимания на дурацкий адреналин! Ведь я же не испугался. Я просто почувствовал опасность. Я знал, что она придет за мной. Но я не ведал, когда.

(2007 г.)