Внимание!
Эдуард Беспяткин возобновляет концертную деятельность с новой программой "Давно хотелось". На этот раз выступления проходят в акустическом варианте совместно с гитаристом Дмитрием Филатовым. Программа очень насыщенная, разнообразная и подходит как для небольших аудиторий так и для средних по наполняемости залов. Равнодушных зрителей на концертах Эдуарда Беспяткина не замечено.
По вопросам организации выступлений просьба обращаться к концертному директору Константину по телефону
+7-900-988-08-78
концерт Эдуарда Беспяткина

I ЧАСТЬ. МАЛИНОВЫЙ ЗВОН | 1. Гости на погосте


Перестань трепаться, Беспяткин!. Никто сейчас не мечтает о космосе, все только пьют и ебутся…

Нина Васильевна
(пенсионерка, общественный активист)

И вышло всё как-то непонятно и вяло. И стало от этого ещё противней и гаже. А всё от того, что мы пили не водку, а какой-то православный напиток под названием «Малиновый звон». С нами была романтичная поэтесса, похожая на средневековую ведьму, и личный шофёр местного мэра Грохотов. Он то и принёс этот «звон». Я, конечно, умолчу про скандального журналиста Якина, потому как этот демон всегда присутствовал на подобных спонтанных пьянках, неизменно влекомый то ли магнитными полями, то ли иной какой магической силой.
Рабочая смена давно кончилась, и законное безделье вселяло в меня некое подобие праздника. Хотя, по сути, это и был праздник – День строителя. В этот самый день строители пьют и пребывают в нирване собственной значимости. Но мы тут пили безо всякой значимости: во-первых, потому что ни хуя хорошего не построили за предыдущие годы, а во-вторых, потому, что в «Малиновом звоне» этой значимости просто быть не могло изначально. И бухали мы конечно же на кладбище. Ну посудите сам, где ещё вы можете ощутить связь поколений иль тишину к примеру? Да нигде больше, уверяю вас. Ни в кабаке, ни на блатхате и уж точно не в кабинетах городской администрации вам не дадут свободно смотреть на первообраз самопорождения космоса. А тут вам и все парадигмы и свежий воздух и люди под землёй готовы вас слушать или прощать если что.
И когда меня вырвало на мраморное надгробие какой-то Прядкиной В.Г., влиятельный журналист Федор Якин сказал: «Корм не в коня». И налил мне ещё «звона». Эту порцию я испил с достоинством, безо всяких там внутренних напряжений и тягостных сомнений.
Из закуски был солёный, подсохший «сулугуни» и кривой, но практически свежий огурец. Стакан пошёл по кругу, минуя промежуточные остановки. И, наконец, мы созрели для того, чтобы оценить окружающую среду на предмет поссать и приступить к дебатам.
Как заведено издревле народами всей Земли, после правильно выпитого алкоголя обычно обсуждалась тема ебли. Мы не были общественно-историческим исключением.
Журналист Якин яростно протаскивал в этот интимный процесс политические интриги, напрочь отрицая его бытовое значение:
– Активно ебущийся депутат – это прелюдия к смене его политического либидо. Правительство использует поебки как рычаг административного воздействия на оппозиционные фракции и не даёт текущей ситуации выйти из под контроля. Ебля мозгов – это то, что народ получает в период выборов и после них.
– Ебись оно всё в рот! – постоянно вставлял он в своей речи.
– Ты, журналист, дурак, – говорил шофёр Грохотов. – Всякая ебля есть акт половой, а не политический. Мужчина прёт женщину не согласуясь с текущим моментом, а просто потому, что так он освобождает себя от гормонального напряжения. Женщина, как объект сакральных сношений, получает оргазм и порцию семени, потому что любое освобождение небескорыстно.
При этом Грохотов поддерживал сползающую с оградки поэтессу.
– Позвольте, – возразил Якин. – Освобождение не имеет к пореву никакого отношения. Свобода выбора – возможно, но уж никак не освобождение. КПСС освобождала народы от прибавочной стоимости, а КПРФ вообще свободна от какой-либо ебли. ЛДПР проповедует «шпили-вили» как компромисс между президиумом и электоратом. А «Единая Россия»… Ебись оно всё в рот!
– Мальчики! – очнулась поэтесса. – Вы вульгарны и грубы в своих рассуждениях. Коитус – это искусство. Да! Искусство первородного соития с целью получения неземного наслаждения. Сношались Байрон и Ахматова, Пастернак и Рабиндранат Тагор. Это толкало их на творчество. Ебля – катализатор творчества.
– Байрон и Ахматова жили в разных эпохах и ебаться просто не могли, а Пастернак… – тут Грохотов, поперхнулся сулугуни и потерял мысль.
В это время солнце уже присело на горизонт и кладбище, на котором мы пили «Малиновый звон», наконец-то приобрело торжественную таинственность и приятные волнительные светотени. Эти вот самые светотени покрыли кресты и надгробия магическим саваном. В сумеречном небе торжественно и тихо летали пузатые совы.
Я вытащил из пакета ещё одну бутылку и она блеснула потусторонним огоньком. Опять стакан пошёл по кругу. На этот раз первым заговорил я.
– Ебля не призрак коммунизма и даже не седьмая заповедь. Это зерцало сознания – не больше и не меньше. Это познание сущего. Познать – это не просто спустить штаны и вдуть пьяной соседке с третьего этажа. Познать – это высшая сфера. Это как в Ветхом завете… Эх! Да что вы знаете про еблю?!
– Беспяткин, сиди смирно, – таинственно произнес Грохотов сухим ртом; у него были круглые глаза. – У тебя за спиной какая-то хуйня сидит, с крыльями и рогами.
Я очень не люблю, когда у меня за спиной маячит какая-либо хуйня, тем более, если дело происходит на кладбище. Однако, я сидел смирно, ощущая затылком тёплое, зловонное дыхание. Журналист Якин наполнил полстакана «Малинового звона» и поставил его на соседнюю могилку. Позади меня кто-то довольно ахнул и неясная тень метнулась к посуде. Я успел разглядеть только хвост. Стакан исчез. И в ночи смачно рыгнули потусторонние силы.
– Отбой, Беспяткин, оно исчезло, – уже громче сказал Грохотов.- Так что ты знаешь про еблю? – спросила поэтесса, почёсывая острый кадык.
– А всё! – ответил я.
– Всего знать невозможно, тем более вот про это, – мутно возразила творческая женщина, разведя туман руками.
– А я вот знаю…
Меня опять прервали. Из мрака, на свет луны, вышел низкорослый, лысоватый мужчинка в дорогом твидовом костюме и при галстуке. Таких граждан не часто встретишь на кладбище вечером, но порой, бывает, и встретишь.
– Прошу прощения. Разрешите представиться – Бубенцов, – высоким и правильно поставленным голосом, сказал он. – Профессор философии Бубенцов.
Он старомодно шаркнул короткой ножкой и поправил галстук. Журналист Якин пристально рассматривал незнакомца, словно что-то вспоминая. Грохотов осторожно спрятал бутылки во тьму. Поэтесса сложно манипулировала губами имитируя воображаемый минет. Мужчинка неловко переминался с ноги на ногу. Ах, эти идиотские паузы!
– Присаживайтесь, прошу вас, – пришлось сказать мне. – Мы тут, как видите, отдыхаем. И, так сказать, интеллектуально онанируем.
– Спасибо, – ответил профессор философии. – Я слышал вашу беседу. Её тема показалась мне достаточно интересной, только я так и не понял, что вы пьёте?
– Ну, предположим, «Малиновый звон», – вызывающе отозвался Грохотов.
– Понятно, – кивнул мужчинка. – А позвольте предложить вам водки, настоянной на можжевеловых ягодах. Ягодки с нашего кладбища уникальны, друзья мои.
– Всенепременно! – расплылся в улыбке Грохотов.
Журналист Якин недружелюбно посмотрел на него, потом сплюнул и достал новый пластиковый стаканчик. Профессор извлёк откуда-то из-за пояса литровую бутыль матового стекла, в которой плескалась некая жидкость.
Опять стакан пошёл по кругу. И это была не водка, а диктатура пролетариата плюс электрификация всей страны! Лично в моей голове стрельнула «Аврора», был взят Зимний и началось интенсивное строительство бесклассового общества. По-видимому, у всей нашей компании произошло нечто подобное. Профессор тут же был принят в наши ряды и беседа продолжилась на ином уровне.
– Ебля не есть метафора, она факт! – громыхал журналист Якин. – Факт, ни чем и никем не отрицаемый. Она чётная гармоника в спектре общественного шума. Её не запретит даже президент! Она всуе…
– Не передергивай, журналист, – перебивал его Грохотов. – Ебля ранима, как пятиклассница. Нужна, как банный лист в жопе. То есть, к жопе. Позвольте, причем тут жопа? Я же не о жопе…
– А о чем? – спросила поэтесса.
– Я забыл… – внезапно сник Грохотов.
– Склероз, – неожиданно всплыло тихое слово.
Это сказал профессор в костюме. Тишина ударила в уши как новогодняя петарда. Наше бытие запахло историческим материализмом и наступило лёгкое волнение от всяких там диалектических каруселей. И тут неожиданно заговорил новоприбывший профессор.
– Всё живое имеет нервную систему, даже амёба. Эта система связывает нас с окружающей средой и не даёт затеряться в пространстве и во времени. Именно она первична, хоть и является частью материи и определяет сознание. Психика человека – тончайший инструмент в его теле. Ну, вроде как тело и душа. А что между ними, что объединяет наши внешности и внутренности?
Вопрос повис в сгустившемся кладбищенском воздухе, как символ рождения новой эры. Вот ведь как оно замысловато выходит с этими вопросами.
И тут я всё понял. Меня прошиб ледяной пот, и закололо в области печени. Я понял и сказал:
– Ебля!
Сразу же ветер подхватил важное слово и гордо пронёс его над могилами незнакомых мне людей, как знамя свободы и равенства. И смерть склонила голову, и невидимый сыч прокричал что-то торжественное в ночи.
Вся наша компания замерла в экстазе абсолютного познания мира. А лысоватый профессор улыбался нам, как товарищ Сталин с обложки журнала «Огонек». После этого мы снова пили можжевеловую водку и говорили обо всём сразу, не напрягая мысли…
Силы постепенно покидали меня, уступая место праведному сну. Я и уснул, щадя усталое сознание. Последнее, что я запомнил, были загадочные глаза профессора и слезы поэтессы, размазанные по изможденному лицу.

***

Первый луч солнца нежно дёргал меня за веки. Я открыл глаза. Утренние надгробия улыбались мне мраморными гранями, а липы махали широкими листьями.
– Пора вставать! – орал в кустах полосатый кот.
Я оторвал голову от родной земли и прочитал на медной табличке «Прядкина В.Г. 1947 – 2005». Оглядевшись, я обнаружил рядом четыре бутылки «Малинового звона» и литровую бутыль матового стекла, в которой плескалась какая-то жидкость. Я выпил её прямо из горлышка, повинуясь великой силе похмелья. Я стал метафизически трезв и понятен сам себе.
Внезапно зазвонил мобильник. Я достал его и глубоко вздохнув произнес:
– Алло.
– Беспяткин, ты где есть? – раздался в трубке голос журналиста Якина.
– Тут, на кладбище, – ответил я, набираясь природной силы.
– Черт, я так и знал, что ты туда вернёшься. У нас встреча через полчаса в редакции, с неграми из Заира. Бухла не меряно. Бабы всякие. Вся делегация тут. Грохотов бензина пожег казенного – охуеть!
– Скоро буду, – ответил я и отключил мобилу.
Поднялся я легко. Голова была ясная. Пробираясь меж памятников и крестов, я ощущал небывалый душевный подъём, словно только что открыл закон сохранения массы. Этой ночью я что-то понял. Не важно что. Неважно как. И от этого жизнь представлялась мне апофеозом уюта и гармонии. А ещё мне на секунду показалось, что в скором времени стоит ожидать удивительных событий и всяких там приключений. Но я героически отогнал подобные мысли. Какие нахуй приключения, вы что там удумали?
Уже при выходе с кладбища, меня вдруг привлек массивный, дорогой монумент из цельного мрамора. Могила была свежая, в обрамлении огромных венков. Но, не это заставило меня остановиться.
Я в волнении уставился на выгравированный портрет покойного. Странно знакомые глаза смотрели на меня и проникали в глубину трепещущей души. Умная физиономия, лысина усопшего, часть дорогого костюма и галстук, изображенные на мраморе, удерживали меня неведомой силой.
Я в волнении прочитал под портретом: «Бубенцов Н.В. профессор философии Н-ского университета 1958 – 2017 гг.». Хуй знает, что это за профессор…
Я пересчитал оставшиеся деньги и быстро зашагал к остановке, в надежде поймать раннее такси.

0