Ещё в институте я видел её лицо. В каком-то музыкальном журнале, по-моему в «Bravo». Журнал пропал, а образ остался, перешёл в сны и там стёрся. За ненадобностью, видимо.
Впрочем, к чему это я? Да к тому, что образы просто так не существуют. Они зачем-то, к чему-то и всё такое.
Она была красива. Не то слово, она просто убивала вокруг себя всю другую красоту. Представьте граждане, что вы увидели в гастрономе девушку…
Нет, лучше так. Припёрла вас толпа в метро к противоположному окну, а там, на мёртвом стекле её отражение, ну то есть образ. Вам наплевать на социальную несправедливость, пассажиров и грохот вагонов в утробе метрополитена. Вы прикованы к треклятому стеклу и познаёте любовь или что там ещё. Вы боитесь обернуться, чтобы не спугнуть образ, вернее ту, которая не образ, а самая настоящая… Ну, вы понимаете.
Потом толпа «сваливает» из вагона и вы мчитесь в пустоте к своей станции, на которой вас никто не ждёт. Даже образно.

***

Я шёл по тротуару мимо магазинчиков и палаток армянского общепита. Вечер. Все дела. Прохожие смотрят в асфальт и тупо текут по своим делам, куда-то в прошлое. В настоящем только милиционеры. Они застряли в нём, как комары в янтарной смоле, но ещё шевелят лапками и ждут своей жертвы. Я прохожу мимо без паспорта и веры в Бога. Прямо в грязный магазинчик «Продукты». Там светло и урчит холодильник.
— Дайте мне коньяка, не совсем палёного, можно «Аист», — с ходу проговариваю я волшебные мантры.
— «Аист» в маленьких бутылочках, – отвечает мне взъерошенная армянка, поспешно одергивая одежду.
Она так стремительно выскочила из подсобки, что я разглядел в тёмном углу восточные усы и золотую «печатку».
— Давайте маленьких, десять штук. И сыр вон тот с плесенью, а ещё мандаринов. Три мандарина, конечно, и «бабаевский» батончик, – читаю я соответствующий список.
Армянка, шустро краснея, заметалась вдоль витрины, собирая артефакты в дешёвый пластиковый пакет.
— С вас 1260… – произнесла она «многие лета».
— Вот, – сказал я, и выложил на блюдце рублёвый «аминь».
Затем добавил:
— И повесьте колокольчик на входной двери, все так делают…

***

Я с пакетом подхожу к подъезду и тычу в глазок домофона магнитным брелком. Звучит невидимая музыка без лишних тонов и массивная дверь дает «добро» на вход.
Я не люблю лифты и обожаю ходить на 10-й этаж пешком. Как спаситель на Голгофу. Как лама в Шамбалу. Лифт сужает кругозор и способности к творчеству. Разве что написать на его стенке чего.
Ну, вот и дверь моей съёмной квартиры, обитая серым дермантином. За ней покой и вселенское равенство. Но что-то удерживало меня перед дверью. Какой-то невидимый барьер, преграда или что там ещё. Никакой мистики. Просто подумалось о чём-то из прошлого и тут же стёрлось. Образ. Ерунда.
Ещё на прошлой неделе все гости были благополучно выперты из квартиры, а если что и осталось, так только образы. Слепки безумной вечеринки ушедшей в обратную сторону.
Я открываю дверь. Вхожу в прихожую, включаю свет. Пусто и спокойно здесь. Да, именно так надо входить в свой дом, если он, конечно, у вас есть. У меня его нет, но коньяк, опять же…
Разулся я, скинул куртку и направился в кухню. Граждане, всегда мойте руки перед едой, а то не хорошо как-то!
На столе я разложил продукты и секунд десять смотрел на всё это. Потом неторопливо обезглавил маленький «Аист» и выпил его. Так надо. Так надо готовить себя к сказке, если вы конечно в неё верите. Ничего не ешьте в это момент, а то сотрёте что-нибудь.
Через минуту я поместил все ритуальные снадобья на жестяной поднос с изображением мясного натюрморта и прошёл в комнату. Поскольку руки мои были справедливо заняты, я толкнул выключатель носом. Ещё одна часть бытового пространства проявилась из тьмы.
Я осторожно поставил поднос на журнальный столик с мутным и липким стеклом. Затем направился к дивану, чтобы взять пульт для телевизора, настроенного на канал «Discovery». Я увидел пульт и рядом с ним её.
Её увидел я – тихо сопевшую в волшебном сне. В одежде и босоножках. Какая одежда? Да ничего особенного: джинсы там, маечка и тонкий серебристый браслет (но это уже не одежда). Я не удивился и даже не стал щипать себя за руку. Я ущипнул за руку её. Всегда так делайте в подобных обстоятельствах.
Она пошевелилась, мурлыкнула и перевернулась на другой бок, для того, чтобы я смог её внимательней рассмотреть. Но мне этого было не нужно. Я знал, что это она. Я знал, какая она. Ещё по той фотографии из журнала «Bravo». И это был не образ на стекле вагона метро. Это была моя любовь, которая рано или поздно приходит хотя бы таким манером.
Не удивляйтесь ничему. Примите как должное. И ждите, когда она проснётся. А пока можно выпить коньяка ещё маленькую бутылочку, но только на этот раз с сыром. И обязательно сидя в кресле или там на табуретке. Стоя вторую дозу не пьют – не правильно это.
Я включил телевизор, соответственно приглушив звук. С экрана вещали о безработице и чьих-то останках, найденных у побережья острова Хоккайдо. В этой местности постоянно находят трупы, насколько я себя помню.
На другом канале шёл какой-то сериал о тётке в рыжем плаще и каком-то седом бизнесмене. Я перескочил на «Discovery». Там готовили к продаже «Мерседес 230».
На этом моменте я достал третью бутылочку «Аиста», разодрал мандарин и занюхал им коньяк.
— Вот теперь можно встречать потенциального покупателя. Интересно, смогу ли я окупить затраты и получить ожидаемую прибыль, — бодро тараторил ведущий программы «Автодиллер».
Я точно знаю, что свою прибыль он получит. Тачка хорошая. Мне б такую.
— Где я? – вдруг раздался сонный голос.
Я реально понял, что говорили по-французски, но не подал виду. Я не знаю этого языка и нахуя он мне вообще нужен. Однако, повернувшись к дивану и увидев эти испуганные глаза, я ответил по-французски. Только, пожалуйста, не задавайте глупых вопросов, типа «почему по-французски?». Не задавайте и всё. Я ведь уже говорил про образы.
— В моей недавно снятой квартире, на диване находишься ты, – искренне ответил я.
— А почему? — пытали меня эти чёртовы глаза.
— Не знаю, но я безумно рад, что ты здесь, как тебя зовут? – вопросом перебил я свою девушку, не зная, куда положить пульт от телевизора.
— Анна, меня зовут Анна. А что я делаю в твоей квартире?
— Ты спала. Теперь, наверное, хочешь есть, вот сыр…
— Ты кто?
— Я Беспяткин, но это неважно, ванная комната там, – кивнул я в нужном направлении.
Она недоверчиво посмотрела в ту сторону и, как наигравшийся за день котенок, зевнула, не успев прикрыть рот ладошкой. Потом она прошла в ванную. В это время в телевизоре «автодиллер» продал «Мерседес» и пожал руку новому владельцу. Я развернул «бабаевский» батончик. Всё-таки шоколад.
Она пробыла в ванной достаточно времени, чтобы я опустошил четвертую бутылочку. Батончик я не тронул. Оставил для неё. У французов шоколад в почёте. Вот только из спиртного чёртов коньяк.
Но она не отказалась от «Аиста». Сжевала полбатончика и опять стала смотреть мне в глаза.
— А где моя мама? – неожиданно спросила она.
Я, конечно, знал свою гостью ещё по журналу, но вот о маме её не имел никакого понятия. Какая мама? Ни о какой маме речи не шло. Но ведь она спросила.
— Твоя мама, наверное, осталась там, ну ты понимаешь, — вполне правдоподобно ответил я.
— На мосту?
— Ну да, на мосту, а где же ещё?
— А я, выходит, всё же упала? – задумчиво произнесла Анна.
Эти слова хоть и прошли мимо меня, но след оставили. Упала, так упала. На мой диван. И это же прекрасно. Почаще бы так падать.
— А где ты живёшь? – снова обратилась она ко мне.
— В Москве, в Чертаново, а зачем тебе это? – разозлился я.
— Нет, ты должен жить в Париже.
— Я не должен жить в Париже, я даже в Москве то не должен жить, просто обстоятельства… — выкручивался я, смутно понимая, что придется врать про работу, которой нет, скрывая криминал.
Но ничего такого не произошло. Анна просто встала и подошла к окну. Она резко распахнула шторы, которыми я отгораживался от московской пакостной весны. Я понял, что за окном творится какая-то дрянь.
— Зачем ты меня обманываешь Беспяткин. Мне и так не по себе, – с укором шепнула она.
Я подскочил к окну и произнёс что-то матерное и нужное. За пыльным стеклом текла чужая французская жизнь, судя по торчащей вдалеке Эйфелевой башне. Это единственное, что я знал о Париже.
Я вернулся к столику и выпил ещё.
Спокойно. Она мне привиделась. Это нормально и ожидаемо. Она задает вопросы, понятное дело. Но вот если я вижу за окном Париж – это совсем не нормально. Это архи не нормально.
— Налей мне ещё брэнди, – попросила Анна.
Я не стал уточнять, что я купил в армянском магазине и просто плеснул «Аист» в единственную рюмку в доме. Она проглотила «брэнди» как сок и опять уселась на диван.
— Я сегодня умерла, Беспяткин. Это был не сон, – спокойно сказала она после непродолжительной, но милой паузы.
— Мертвые коньяк, то есть бренди не пьют. Поверь мне, да ещё в чужих квартирах, – попытался я осмысленно ответить на её бессмысленную фразу.
— Ты не понимаешь, я действительно упала с этого чёртова моста. Назло маме.
— При чем тут твоя мама?
— Она нашла мне «правильного» жениха, она всегда всё делает не спрашивая никого и считает это единственно верным.
— Бывает.
— А я сказала, что спрыгну с моста, с него все прыгают – модно же.
— Ага.
— Я хотела её напугать и помню, что сорвалась с парапета. Значит я мертва, – закончила Анна свою простую историю и вздохнула.
Я достал очередную бутылочку «палёного» пойла и «раздербанил» второй мандарин. Образы – это конечно хорошо, но теперешняя ситуация выходила за рамки моего понимания.
Во-первых, мне очень не понравился пейзаж за окном. Во-вторых, кто же всё-таки умер? И как? А ещё меня взяла обида на то, что моя, вернее мой волшебный образ ни слова не сказал о любви там, или о дружбе. Пусть она из Франции, пусть мама у неё деспот, но ведь наша встреча неслучайна. Она должна обо мне хотя бы догадываться.
— Ты ничего не чувствуешь? – спросил я с надеждой.
— У тебя плохой бренди, – ответила она без эмоций.
— Это «палёный» «Аист».
— Не обижайся. Тебя я тоже во сне видела, в кошмарном.
— Понятно.
Да, действительно всё стало понятно. Мы общались – это факт. В нереальных сферах и всё такое. По телевизору об этом говорили. Какие-то поля–тополя. Но я её любил, а она меня в кошмарах видела. Как вам это нравится. И ещё этот Париж с башней. Лучше б я остался в Южном Бутово на хате у Лехи. Там в разгаре 8–е Марта. Ну, вечеринка и прочий разврат. Нет, я попёрся домой отдохнуть и восстановить уровень чего-то там в мозговой жидкости. А что в итоге?
Я в своей, недавно снятой квартире. В Париже, а не в Чертаново и моя мечта из снов, мой образ – мёртвая француженка, которой я в сущности по «барабану». Будут ещё вопросы?
Да, осталось две бутылочки «Аиста». Я протянул одну из них Анне.
— А пей прямо из горла, – по-французски сказал я.
— Идёт, — согласилась она и выпила быстрее меня.
Мы поделили остатки батончика и мандарин. Стало легче дышать и общаться. Но говорить не хотелось. Мы целовались. Мы лежали на диване и готовили себя к главному.
А и пусть она меня не любит. Это её право – не любить. Но ведь это не может помешать нам трахнуться, как в студенческой общаге. Реально не может помешать. И мы сплелись как осьминоги в пучине животной страсти. Одежды в сторону. Диван скрипел, деревья гнулись. Где-то там за окном упала Эйфелева башня и зазвучала «Марсельеза».
А кожа у Анны была тугая, как мяч Лиги чемпионов. Её грудь не имела аналогов в этой комнате и весна плакала где-то у подъезда – униженно, как проститутка. И тут в квартиру позвонили. Позвонили настойчиво и грубо. Но мы успели. Мы успели даже больше.
Потом я пошёл к двери и посмотрел в глазок. На площадке толпилось человек шесть. Трое были в униформе МЧС. Один из них держал «болгарку». Я попытался открыть замок, но у меня не было сил. Что за чёрт, замок мягкий, как желе.
А за дверью взревела обрезная машинка.
И тут я понял, что стою по щиколотку в воде, которая мирными волнами проистекала из ванной комнаты. Я бросился туда. Так и есть – Анна не закрыла кран. В самой ванной есть специальное отверстие, через которое по трубке должна уходить лишняя вода, но в моём случае через него это проклятая вода лилась прямо на пол. Да не было там никакой трубки, граждане!
Я закрыл кран и бросился в комнату под деловой рёв «болгарки».
В комнате тоже была вода. В ней плавали шкурки мандарина и маленькие бутылочки «Аиста». Анны на диване не было. Её вообще нигде не было. Что за чёрт? Я интуитивно подбежал к окну.
Да что б тебя! За окном Москва, Сумской проезд. И никакого Парижа с его ржавой башней!
В это время в комнату ввалились МЧС-ники и, скорее всего, соседи с нижнего этажа. Они громко тараторили про какой-то евроремонт и «всякую пьянь».
— Все, пиздец. Вызывайте труповозку и пузырьки эти пустые в мешок киньте, для анализов, – гаркнул главный МЧС-ник.
— Это коньяк «Аист», — возмутился я, уже понимая, тщетность своих объяснений.
Меня никто не слышал и не видел – это факт. Я, по-видимому, сдох, товарищи, как в кино. Вот только почему нет тела? Вода есть, маленькие бутылочки есть, обертка от батончика тоже есть. А трупа нет. Ни моего, ни моей француженки. Тогда зачем они так говорят. Теперь уже в рацию.
— Женщина, лет двадцать пять, без одежды. Да, сердце не бьётся, пульса нет. Возможно, передоз или отравление. Я не медик, чёрт побери, сами решайте, – орал в рацию главный спасатель.
Притихшие соседи скорбно смотрели на пустой диван. Потом кто-то накрыл его пледом.

***

Мобильник раздирался вовсю. Он пиликал своим маленьким зуммером настойчиво и опасно. Пришлось, не открывая глаз, ощупью взять трепещущий телефон.
— Да, — выдохнул я в трубку.
— Беспяткин, ты где? – загудел мне в ухо знакомый голос.
— Где я? – задал я сам себе вопрос, открывая тяжёлые глаза.
Фокус проявился не сразу, но уже без него я понял, что нахожусь в квартире Лехи в Южном Бутово. Рядом валялись тела прошедшего разврата и какие-то розы. Воняло окурками и блевотиной. Ничего нового. Гул в голове и всё такое. Никаких поводов для волнения. Но в мобильнике звучал голос моего подельника Макса. И звучал ох как недобро.
— Где ты, я спрашиваю? – кричал он в эфире.
— Да у Лёхи в Бутово, чего ты орёшь? – прохрипел я устало.
— Ты там давно?
— Да уж дня три как…
— Свидетели есть?
— Ты чего, «афганки» пыхнул? Какие свидетели? – уже испугался я.
— А такие! Я сейчас был у тебя, аккурат, когда дверь с петель срезали… — ревел в трубке Макс.
— На фига, какую дверь, какие петли?
— В твоей квартире открыт кран, вода залила соседей, приехали МЧС-овцы, вскрыли хату, а там дохлая баба, причём вроде как иностранка. Это по слухам. Тебя уже ищут, понял?
— Нет, – честно признался я, чувствуя рвотные позывы.
— Короче, запасайся свидетелями, я предупредил, – уже тише сказал Макс и отключился.
Я бросился к унитазу. Меня рвало неистово и больно. Давление в черепной коробке достигло максимума. Я был обречён. Я знал это. Мне бы только не хотелось, чтобы моё тело нашли здесь в лёхином сортире.
Впрочем, это всего лишь образ, отражение. Как в метро. Образы стираются и уходят. Иногда вместе с нами.

(2009 г.)