Внимание!
Эдуард Беспяткин возобновляет концертную деятельность с новой программой "Давно хотелось". На этот раз выступления проходят в акустическом варианте совместно с гитаристом Дмитрием Филатовым. Программа очень насыщенная, разнообразная и подходит как для небольших аудиторий так и для средних по наполняемости залов. Равнодушных зрителей на концертах Эдуарда Беспяткина не замечено.
По вопросам организации выступлений просьба обращаться к концертному директору Константину по телефону
+7-900-988-08-78

Подвал


Как я попал сюда? Зачем попал? Нахуя вообще существуют эти потаённые, сказочные уголки на городских окраинах моей Родины?
Я попадал, бывало, в страшные, пропахшие масляными красками студии обиженных судьбою художников, где вскрывались вены и рисовались портреты томатным соусом на обоях. Я был на театральных вечеринках депрессивных актеров с громкой музыкой от Рахманинова и разбитыми бокалами на холодном, мраморном полу. Всё это можно было терпеть, пока в глотку лилась волшебная смесь грога, пива и водки. Всё это можно было простить себе и миру – за голых женщин на подоконниках и разбитую гитару в обоссаном углу.
Перебираясь из одной камеры пыток в иной, прокуренный канабисом салон с абсентом, я мог видеть и наслаждаться падением душ в выгребные ямы ада и очищением тела с помощью китайской лапши и феназепама.
Я вообще неприхотлив в выборе компаний и собутыльников. Что на остановках общественного транспорта в окружении дождей и ветров, что в теплом помещении с колоннами и портретами в золочённых рамках – везде есть место удивлению и радости. Везде есть выход или там лаз какой на тёмную улицу, где фонари почти не горят, а в окнах граждане страны моей бьют посуду и матерят правительство.
Ходить по таким улицам нужно и важно. И, главное, нюхать воздух можно закрыв глаза с поднятой головой, подобно волку. Но вот здесь я растерялся. Я увидел окружающую среду, смещённую то ли влево, то ли вправо, то ли вообще, плывущую по неустановленной орбите в темноту, от которой ожидать чего-то весёлого, к примеру, не стоило.

* * *

Это было подвальное помещение с неучтённым количеством комнат. В этих комнатах двигались люди. В этих же комнатах они и останавливались, с посмертными масками на лицах.
Здесь не употребляли кокаин, не пели светлыми голосами и не ругались на правительство. Здесь все смотрели на меня с одной единственной целью — перерезать мне горло, когда я усну на поддоне, застеленном историческими, полосатыми матрасами, как в холерном бараке. И, главное, отсюда не было выхода или, допустим, приоткрытой форточки в загаженном сортире, освещённом тусклой лампочкой ватт на сорок.
Мы сидели по кругу, центром которого был пустой ящик из-под патронов. На ящике стояла громадная сковородка с жареной картошкой, буханка хлеба и соль в деревянной плошке. Стаканы мы держали в собственных руках и бухло наливали самостоятельно, как социалисты-революционеры. Никакого коллективизма, каждый за себя – и плевать на упавшего с поддона сектанта.
Если вы когда-нибудь захотите умереть без соплей и причитаний — приходите в этот подвал. Вас поймут и даже не похоронят. Вас просто снесут в одну из этих неучтённых комнаток, чтоб меньше пахло.
Липкий пол под ногами шевелился, но кто его шевелил, было не важно. Мы пили то, что принёс я и ели картошку маленькими ложками.
Лиц я не видел, рук тоже, а вот ложки запомнил навсегда. Маленькие такие ложки с узорами на ручках.
Я встал и спросил:
– Где у вас дверь на улицу?
Тишина была мне ответом и только кто-то вздохнул в правом углу хриплым бульканьем больных лёгких.
Тогда я пошёл по комнате, натыкаясь на тёплые дыхания и запахи. Тяжёлые взгляды обитателей подвала царапали мне щёки, но пошли бы он на хуй, эти взгляды. Я вышел в коридор. Он был бесконечен вдоль и узок поперёк.
Я двинулся наугад с бутылкой самогона и надеждой на выход. Я спотыкался о чьи-то руки и головы. Но я не слышал злых голосов. Только вот доносились сюда мучительные, глухие звуки насилия за холодными стенами. Кого там резали или ублажали, меня не интересовало. Но пахло по-прежнему плохо.
Она наткнулась на меня внезапным образом. Вскрикнула по-кошачьи и закрыла голову руками. Её рыжие волосы были спутаны и грязны. Руки, худые и бледные, тряслись крупной дрожью, как после портвейна с пивом под утро на чужом балконе.
– Ты чего, дура? – спросил я.
Она взглянула на меня и прошептала:
– Не бей, пожалуйста, и дай выпить этого…
Я налил ей пойло в стаканчик. Она выпила и глазами сказала: «Спасибо».
– Ты знаешь, как отсюда выйти? – спросил я.
– Тут все подохнут, сюда за этим приходят, а выхода нет, — ответила она, глядя в пол.
– Пойдём со мной, ты хоть разговаривать умеешь, — предложил я и направился вглубь коридора.
Она молча пошла за мной, как собака.
А впереди тьма и вспышки событий неприятных. Кто-то грыз чьи-то кости, кто-то танцевал в одиночестве под собственную, внутреннюю музыку, кто-то стонал не то от боли, не то от наслажденья.
Шли мы не долго. Тяжёлая, драная дверь полуоткрыто смотрела на нас с печалью и состраданием. За ней бегали световые зайчики и играла песня «Как упоительны в России вечера». Словам поэта Пеленягрэ я доверял всегда, даже когда терял веру в романтику после безумных стриптизов на крышах московских общежитий.
Так вот, за дверью могла быть жизнь. Могли быть другие люди и танцпол. Я открыл эту дверь и мы вошли в новую комнату. Там действительно были человеческие тела и мигали фонарики на потолке. Треснувший бумбокс выдавливал музыку с флешки в танцующие фигуры. Тени на стенах корчились в ритмичных судорогах, а по углам тлели хищные огоньки сигарет. Стоять в этих условиях по-мещански, с бутылкой самогона в руках и девушкой за спиной было глупо, конечно же.
– На, выпей и потанцуем давай, — предложил я рыжей незнакомке, наливая в стакан.
Я тоже выпил. И мы прижались друг к другу, как на выпускном вечере.
Пел Ричард Маркс свою «Right Here Waiting». Мы кружились в танце или мы стояли, а всё вокруг кружилось без танца и наоборот как-то. Плыли образы светлые, оставшиеся там, за пределами этого подвала и запаха гнилых зубов.
Я видел небо и облака. Я видел девушку с огненными волосам и розовым лицом. Её голубое платье развевалось на ветру, как морской флаг, и гибкие, красивые руки тянулись ко мне, чтобы поймать, удержать и одарить бесконечным поцелуем. Кружение становилось всё более волнительным. Сердце моё то терялось, то находилось в разных местах Вселенной.
И спросил я:
— Как звать тебя, милая? Кто послал тебя ко мне, такую светлую и чистую?
– Анастасия я. И никто меня не посылал, ты сам пришёл ко мне, человек, — отвечала она мягким, смущенным голосом.
– И пусть так… Пусть так будет, — говорил я, целуя эту прелесть.
Пел Мурат Насыров «Я это ты». И никого не надо нам. Всё что сейчас есть у меня…
Удар был сильным, но неточным. Я упал спиной на жирный, грязный пол, привычно прикрыв лицо рукам, пытаясь ногами отбиться от тех, кто рядом шуршал обувью. Били сбоку в почки.
Надо вставать. Надо перекатываться и вставать. Потом будет поздно.
Я схватил первого, кто попался за ноги и рванул вниз. Сам же я вскочил боком в сторону и открыл лицо. Увидел всю свору. Понял — не прокатит. Только к стене, а там – сколько получится. У стены всегда есть шанс. Но не в моём случае. Не в этом подвале, не в этой жизни…
Меня бросили возле голосящего бумбокса. Я не нужен был больше – я подохну через полчаса под музыку Chemical Brothers. А люди в комнате били Анастасию в живот и таскали за волосы. И женщины, и мужчины били её, как рабыню.
Она нарушила какой-то местный закон. Тут есть законы? В моей стране законов нет, а тут есть. Как так-то? Но мою девушку поставили на колени и стащили грязные джинсы.
Да какая она моя девушка? Ещё утром я не знал о её существовании. Иди ты к чёрту, рыжая блядь! Не нужны мне эти дурацкие облака и морские флаги. И песни Пеленягрэ не нужны. Мне нужно в больницу, пока кровь из башки не вытекла.
Анастасию терзали сзади татуированные оборванцы и били по зубам спереди кривоногие алкоголички с белыми волосами. Девушка дёргалась, словно на вертеле, закрыв глаза и тихо воя хриплым голосом. Кто-то в полосатой рубахе сел ей на спину и ударил кулаком в затылок. Руки её подкосились и лицо вошло в пол кровавым венцом, забрызгав чью-то кожаную юбку. Тогда и загнали ей в рот битую бутылку «Балтики № 9». Тогда и замолчала она наконец-то, романтичная дура.
Под песню Трофима потащили её за ногу, прочь из комнаты. А ненужные джинсы отшвырнули в самый дальний угол.
Я хотел сказать, что песни Трофима говно и под них убирать мёртвых людей с танцпола негоже – ведь есть же Шнур или, к примеру, Арбенина, вот под них и таскайте. Но воздух в лёгких так и не набрался для голоса.
Зато ко мне подошёл один из местных в золотой куртке. Он присел на корточки и спросил:
— Ты про выход интересовался?
– Да, спрашивал… — всё-таки произнёс я медленно.
– Пойдём, — кратко позвал он, вставая.
– Я не могу…
– Можешь, тут не твоя территория, — обернулся он.
Как я встал, как я шёл – не спрашивайте. Почему в коридоре было так много мух и сырости? Кто говорил мне вслед проклятия и лозунги последних лет? Плевать на это.
Главное, что нашёл я себя сидящим возле мусорных баков во дворе супермаркета «Магнит». Там всегда можно что-то найти. А уж такой дряни как я, полно на всех помойках моей Родины, аккурат после всяких там преобразований и реформ.
Я, плюясь кровью и соплями по сторонам, шатаясь, побрёл в сторону остановки на улице Горького. Оглянувшись, я увидел того, в золотой куртке, курившего возле светофора и внимательно наблюдавшего за мной. Я погрозил ему кулаком. Я верил, что найду тот подвал, прихватив баклажку керосина, но вера эта была слаба, как и все веры на свете.
Потом подошёл автобус и я уехал в каменные микрорайоны с работающими лифтами. Там батареи горячие и мусоропровод. Там всё легко забывается и с десятого этажа приятно плевать на всякие там ничтожные островки памяти.
Солнце только-только показало свою лысину – промеж многоэтажек и антенн…

(2018 г.)