Ну, вот пришёл я, допустим, на концерт знакомых музыкантов. Заглянул просто. Не пьяный, не трезвый, а так – любопытный что ли.
А там, в зале, люди различных размеров в одеждах чистых. На столах вино и водка, под столом бесы ждут, когда концерт начнётся. Много милых лиц вокруг и все улыбаются.
Только я любопытен. Только мне не концерта хочется, а желаемо встретить какую-нибудь незнакомку, пусть даже не под вуалью. Томную такую кобылу в платье тёмно-синего цвета с поясом и колготки чтобы тёмными были.
Подойду я к ней и улыбнусь всеми зубами нараспашку. Глазами раздену до туфлей и предложу вина в бокале. Ну, конечно же, было бы лучше предложить ей портвейна в баклажке, за остановкой, у драмтеатра, в час ночи. Несомненно, это лучше. И романтики в этом портвейне больше, чем в бокале с дурацким «Gallo» и в башку шибает предсказуемо.
Но, вот такие дела. И на концерте знакомых музыкантов всё как у людей теперь стало. Это ж не на «квартирнике» рядом с метро «Чеховская». Это там все через одного боги, а бабы в протёртых трусах по квартире шарятся.
Пора бы уж пристойно знакомиться с разведённой самкой в кругу опрятных и начитанных граждан. Пора бы, да не получается вроде.
Ну, вот концерт начался, а женщину я так и не увидел. То есть, женщины, конечно, были. Всякие были женщины. И в платьях, и в костюмах, и в свитерах с брошками. Но, все они курили, отставив пальцы в сторону, и губами чмокали, как бы предвкушая музыку.
А музыка была ну так себе, обычная замороченная эстрада с потугами на рокенролль иль что там ещё. Гитары, барабаны и бас. Ну и на скрипке кто-то в тёмном углу извивался. Я люблю песни, которые не понимаю. Но вот те, которые понять можно, люблю не очень. Сегодня был второй вариант. Я снова оглянулся по сторонам.
Мне махали руками с разных сторон света, предлагая присесть за столик, но я точно знал, чем это закончится. А, видите ли, просыпаться под мостом, когда по нему громыхает первый утренний трамвай называть романтикой в моём социальном статусе, простите, глупо. В итоге я встал у стойки бара и попросил водки без лимона. Сразу две стопки попросил.
Выпил и заказал ещё.
Потом повернулся к сцене и медленно моргнул.
Знакомый музыкант пел, надрывая душу и толкая микрофон. Слова и смыслы летели в публику густыми творческими клубами. Гармонии и ритмы качали зал, а зал качал головами и выпивал при этом. Это было красиво.
Я люблю время, когда песни ещё кажутся высокохудожественным прологом к творческому апофеозу. Ты как бы полон ожидания откровенных тайн, эмоций, нотных сюрпризов до той поры, пока слова и музыка не скукожатся до размеров бытового пиздострадания. Вот уж потом можно пить без посредников и неуклюже тыкаться в потные подмышки дам с плывущими глазами.
И всё-таки я увидел её. Да, я усмотрел как-то в тёмном проёме, возле бархатной шторы, женщину, нужную сегодня и взволновавшую сердце. Откуда она пришла, из какого вагона вышла? Почему одна и не за столиком?
Ноги её стоили дорого для такого романтика как я, а глаза наоборот дешевели с каждым тактом пошлой песенки про какую-то мулатку. Приоткрытый рот и пухленькие пальчики с перстеньком. Платье чёрное, полусапожки со «змейкой» и всякие там линии экстерьера. Волосы как у Мирей Матье. Да чтоб меня! Это вот хорошо!
Но подойти я почему-то не решался. Во-первых — мне надо было пропиздячить через весь зал на глазах у знакомых музыкантов. А это согласитесь, неприятное занятие. Всем кивай, жми руки и можно просто проебать то, зачем шёл. А во-вторых, что я ей скажу, на фоне всей этой атмосферы. «Привет, я вот увидел вас и хотел…». Блядь, чего хотел, зачем хотел? Это вот вы понимаете, чего, она понимает, а я вот в дураках весь. Ну, где же та остановка и этот чёртов час ночи? Где портвейн или драмтеатр?
Я выпил ещё и тронулся в путь. Плевать на знакомых музыкантов — они поймут.
Но что творится? Она, женщина эта, тоже пошла навстречу мне, через гостей промеж столиков с вином и апельсинами. В этот момент я вспомнил, что с деньгами у меня плохо, я бы даже сказал совсем хуёво. Я ж не смогу показать даме мир в ладонях без денег, я ж не поведу её в чертоги с балдахинами и новой сантехникой за просто так. Как вообще без денег можно заниматься волшебством и презентациями? Да никак.
— Дай «птчк», Аркаша… — прошипел я знакомому режиссёру.
Схватив купюру на ходу, я прошествовал далее к мечте с волосами, как у Мирей Матье. И где-то у центра сцены мы встретились. Как в кино, как в «Унесенных ветром». Глазами встретились, телами и душами.
Знакомый музыкант поднял руки и последний аккорд рухнул с потолка, словно штукатурка. Все захлопали ладонями и закричали что-то. Цветные фонарики разбежались по стенам, словно собаки возле «мудиловского» кладбища.
Но мы этого не заметили. Мы просто стояли и трогали друг друга взглядами. Как инопланетные пришельцы трогали.
— Пойдём отсюда, — мягко сказала она.
— Уйдём отсюда, — ответил я потвёрже.
Мы, держась за руки, вышли в фойе к гардеробу. Я забрал свою куртку. Она – красный с поясом плащ и ещё шарф длинный.
Гардеробщик по фамилии Дранкин подмигнул мне и незаметно дал ключики, которые открывают дверь в известной каморке на Левом берегу. Я дал ему волшебную бумажку. Музыка в зале глухо билась о стены, словно в палате для душевнобольных.
Далее мы оказались на улице, пронзаемые подлым ветром и обрызганные шальным дождиком. Осенний вечер просто не хотел нас видеть.
— Вон там остановка и троллейбусы ещё ходят на микрорайоны, — предложил я экскурсию в чёртову эту осень.
— Давай постоим у пруда, — попросила она.
— Давай постоим у пруда, — разрешил я, вспоминая расписание троллейбусов.
У пруда было темно. Чёрная вода шевелилась от ветра, словно плащ сатаны. По холодному парапету, шатаясь, брёл мокрый, полосатый кот с диким взглядом. Но он даже не взглянул на нас этим взглядом. Не до нас ему было, а жаль.
И тут я услышал неприятное. Шаги услышал я и чьё-то взбешённое дыхание. Мы повернулись на дыхание.
Перед нами неприятно проявился человек тёмной масти в модном сером пиджаке и обтягивающих ноги джинсах. Его лицо выражало всякую нехорошую думу и шевелилось – как та вода в пруду.
— Марина, перестань себя так вести, вернись, кому сказал, — произнесло это лицо.
— Хватит, Амир, неудачное знакомство вышло, иди к друзьям и напейся, — дерзко ответила женщина.
— Что ты сейчас сказала? — воскликнул по-птичьи Амир.
— Правду, — ответила моя незнакомка.
Вот, граждане! Когда мы ругаемся на стройке возле «поплывшего» фундамента, то подобные интонации пропитывают окружающую среду вдоль и поперёк. А когда мы начинаем бить друг друга досками и кулаками, природа на время забывает о своих законах и делает ставки. Вольные каменщики или подневольные кровельщики — кто защитит истину, кто набьёт ебало и кому?
Но то стройка. Там никаких душевных страданий и волнительных од. Только проёбанные труды и зарплаты без бонусов. А тут бытовая сцена не родившейся любви и обида горца на также банально проёбанное свидание.
Амир бросился к женщине с намерениями недобрыми и взглядом диким, как у того кота, что ушёл недавно в другое измерение. Нет, так бросаться нельзя. Так вести себя можно, но бросаться, уж увольте.
— Эй, не лезь, — попытался остановить я горца.
— Э-э-э.. чо-о? — повернулся ко мне злой человек.
— Нич-о-о, иди музыку слушай! Марина на пруд смотреть хочет, — ответил я, машинально рукой ища доску.
Тогда он бросился на меня бессловесно и по-спортивному. Ну да, как обычно эти вот в обтягивающих джинсах чем-нибудь восточным да занимаются. В секциях там или ещё где.
А это вот плохо, ибо я если и бил грушу, то лишь черенком от лопаты – чтоб раствор отвалился. А ещё, к примеру, бывало хуем эти груши околачивал, когда прораб стройматериалы не заказал вовремя.
В общем, кинулся он, Амир этот, ко мне за местью или психологической разгрузкой. С кулаками, правильно поставленными, кинулся и наносить удары начал.
Вот, скажу я вам, если вас бьют спортсмены – вы не бойтесь. У них есть техника и правила. У вас нет ни того, ни другого. Только сила в руках и голова крепкая (ну, это если вы демонтаж крыш без касок делаете). Главное, надо схватить бойца в охапку и бросать на твердые поверхности или в воду, пока он вас бить будет. Конечно, есть профи, которые вырубают на раз и без сожаления, но такие граждане редки в местах, где дождик стылый и листва на земле ковром мёртвым лежит.
Между тем, поймал я его за тело спортивное и бросил на плиты бетонные. Потом ещё раз поймал и уже бросил в воду. Там его приняли русалки и топить стали. А на плитах остался только нож, выпавший из горца.
Мы с Мариной бросили Амиру шарф во спасение и он вылез на сушу испуганный и грязный, словно его крестили в Иордане.
— Ты, тварь, — только и сказал он промеж нас, нащупывая в одежде холодное оружие.
— Я тварь, но ты простудишься, возвращайся в клуб, пожалуйста! — за всех ответила женщина.
И он пошёл. Нет, не так – он ушёл. Ушёл в обнимку с досадой и без добра в сердце. Возможно, он думал о ноже или же наоборот, не думал ни о чём.
— Смотри, троллейбус, — весело сказала Марина, пальцем указывая в сторону чёрной мэрии.

***

Мы сидели на грязных сиденьях и болтали о всякой не нужной дряни. О президентах болтали, о горловом пении и о каком-то Егоре Криде.
А ещё я узнал, что Марина работает маляром в большой строительной конторе и никакая она не интеллигентная блядь, а самая вот растакая рабочая лошадь в капиталистическом мире. Уж я то малярш знаю ого как! Я их обнимал и поил из алюминиевой кружки горькой «Стрелецкой» настойкой в 27 градусов по алкоголю. И они обнимали меня под разными градусами и даже без алюминиевых кружек. Малярши всегда лучше бухгалтерш, которым хоть розу, хоть гвоздику да подари. А цветы – это вообще зло в ночном блуде или дневном флирте. Впрочем, забудем о прошлом.
— А ты правда в Бога не веришь? — спросила Марина.
— А чего в него верить, есть много полезных и героических вещей в жизни, в которые стоит верить. Или хотя бы следовать им, — ответил я добром на добро.
— А я вот молюсь в церкви.
— А меня туда не пускают.
— Да ладно.
— Мне отец Андрей тридцать косарей должен, ну я и пришёл за ними, а он там пел что-то тугим басом, — объяснил я причину отказа в допуске к Богу. — Не отдал он мне деньги, а его старухи с железными руками выкинули меня из храма, даже кагора на похмелку не дали.
— Ты поступил глупо, — серьёзно сказала мне женщина.
— Тебе виднее, но давать деньги в долг жрецам, согласен, глупо, — вздохнул я. — А как ты с этим горцем связалась, он же явно не со стройки.
— По Интернету переписывались; и он на концерт пригласил, — теперь уже вздохнула она.
— В отдельном-то кабинете концерт слушать?
— Да их там трое было, я потому и ушла.
— Они сейчас, поди, на «Приоре» круги нарезают по центру, известное дело, гордые, блядь. И ещё, этот, Интернет — зло, — пропел я ей в ухо.
Она замолчала. Безмолвствовал и я, глядя в мутное стекло, по которому с обратной стороны капли бились от дождя. Это вот хорошо так ехать в пустом троллейбусе в спальные районы. Поздним вечером и в окружении непогод всяких.
Мы прижались друг к другу, словно котята в коробке из под «Доширака». Плафоны в салоне общественного транспорта то гасли, то разгорались, словно на дискотеке. Из под пола тянуло волшебной гарью.
Потом мы проехали «Кольцевую» и дождь в стекло барабанить перестал. Мы стукнулись лбами, как это принято в троллейбусах. Мы словно зарядились, как аккумуляторные батарейки и уж были готовы сказать друг другу что-то хорошее. Но транспорт остановился грубым способом и распахнул дверцы.
В эти дверцы дунуло стылым ветром. А ещё в одну из них проник взъерошенный, высокий, нескладный человек. И мне был знаком этот гражданин. Давно, помнится, видел я его, представлявшим в каком-то самодеятельном театре пантомиму в черном трико.
Он узнал меня. И воскликнул торжественно на весь салон:
— Беспяткин, вот ты где вечерами жизнь транжиришь!
— Да не транжирю я ничего, вот Марина рядом, маляр. И хорошо нам, — возразил я миму.
— Да я вижу как вам хорошо, ты работаешь на стройке, да? — подсел к нам артист.
— Да работаю, а ты как, гастролируешь, творишь? — перевёл я тему.
— Нет, Беспяткин, я в пути, соединяю я, понимаешь? — ответил он, почесывая небритый подбородок.
— Нет, не понимаю, чего можно в наше время соединять. Пролетариев почти не осталось. Карлу Марксу работяги не верят. Тьфу, блядь!
— А ты вот всё о своем социализме бредишь, а дальше носа не видишь. Ведь мир испокон не меняется, только картинки разные мелькают, напоминая о времени. А его нет, времени этого, есть только вера и Господь, — мим указал пальцем на мутную лампочку в потолке.
— Ну, понеслось, — вздохнул я.
— Ничего не понеслось. Я вот свободен и когда соединю всех двенадцать этих, ну ты понял, мы к истине придём и добро как-бы победит тьму, — упёрся мим.
— Апостолов, значит. Ну-ну, соединяй на здоровье. Нам скоро выходить, — обрезал я нить разговора.
— Зря ты так, Беспяткин. Вот вы сейчас как Адам и Ева в пустом мире мчитесь, незнамо куда, а Сатана уже вам яблоко приготовил. Но я его обману. Нате-ка возьмите эти две груши и делить вам нечего будет. Возьмите, Марина, ну же, — протянул нам бывший артист, а ныне мессия, две груши – твердые как скрижали.
Женщина взяла грушу. И я грушу взял.
После этого мим нахально отвернулся от нас и пересел на другое сиденье. К тому же троллейбус снова тормознул на безвестной остановке и мы с этими грушами по быстрому вышли в открытый космос, где-то в районе улицы Будённого.
Там, по пустырям, носились мокрые ветры со звёздами и качались липы возле круглосуточного магазинчика «Манго». Туда, в это «Манго», мы и отправились. Троллейбус с пророком потащился в район хлебозавода № 4.
Уже на ступеньках магазинчика нас прорвало безудержным смехом, словно на концерте старого комика Петросяна. Мы смеялись так, что любой поп предал бы нас анафеме, не раздумывая. Тут у «Манго» закончились все религии и веры. Я вам точно говорю.
Потом я купил всяких вкусных гадостей и родной – набодяженный – портвейн в двух баклажках.
— Марина, ты не сильно торопишься, мы можем встретить ночь вином за остановкой, а потом я покажу тебе тайны городской тьмы, — предложил я, словно рыцарь.
— Показывай, чего уж там. Только не говори слово «свидание», от него тошнит, — ответила она, качнув ресницами.
— Тошнить не будет, у меня вот есть ведерко кислой капусты, — гордо ответил я.
Мы пили за остановкой два раза, закусывали сыром один раз и ни разу не поцеловались. Вот это я понимаю — общение двух потерянных душ в первозданном хаосе. Вот это я понимаю — не проси и не завидуй. И осенняя ночь улыбнулась нам мерзкой гримасой преступного элемента.
А нам всё нипочём. Марина отдала мне свою грушу, а я на всякий случай сунул её в карман. Остальные продукты были в пакете и мы вышли на дорогу.
Я достал «Нокию» и набрал номер.
— Аркаша, вы там наигрались уже? — спросил я.
— Давно уж бухаем в музее, где ты бродишь? — ответило в трубке.
— По краю вселенной мы тут идём и видим, как драконы из яиц вылупляются, — ответил я искренне.
— С этой в чёрном платье, что ли шпилишься?
— Какая разница.
— Да так ничего, только тебя тут один из аула искал и ещё двое с ним, злые как черти, зачем ты его утопить хотел?
— Никто никого не топил, а с Амиром этим я договорюсь. Знаешь ведь, как я договариваться умею.
— Да знаю, но я таки пробью, что это за крендель.
— Не помешает, бро.
— Ладно, если что звони, прикроем. Ключи от Рая забрал, не?
— Забрал, — вздохнул я и отключился.
Напротив меня стояла Марина с пакетами – как гном в красном плаще. Она смотрела в мои глаза серьезно и испуганно, что ли.
— Привет, солнце! — воскликнул я, не выдержав взгляда.
— У нас проблемы? — спросила она.
— У нас два пакета еды и портвейн, может ли это быть проблемой? — засмеялся я. — Нет, не может. Ибо я вижу как приближается к нами бомбила.
И ведь подъехал ночной извозчик на белой «Ладе». И помчал нас на левый берег к парку Металлургов. А там…
А там мы поднялись на второй этаж недавно отремонтированной «сталинки» с колоннами и тяжёлыми балконами. Я достал ключики и открыл врата Рая. А в Раю всегда, всегда тепло и диван с телевизором в наличии. А ещё санузел там отделан плиткой с дельфинами.
— Вот это хоромы, — удивилась Марина.
— Тут много путей сходится, знаковое место, — таинственно шепнул я.
На кухне урчал холодильник «ЗИЛ» с легендарной металлической ручкой. Да тут вся кухня была легендой. Гитарист Лёша Мязин не смог пропить эту квартиру благодаря чутким товарищам и собутыльникам вроде меня. Вот это называется — коллективизм. Вот на этом можно строить фундаменты бесклассовых обществ – хоть по Марксу, хоть по кому ещё.
В этой квартире даже рождались дети и умирали взрослые. Тут призраков было больше, чем в шекспировских замках. Если неправильно мешать напитки и закусывать фастфудом, то эти фантомы будут преследовать вас даже в подъезде. Но я то знал толк в алкомиксах и давил бургеры подошвой при каждом удобном случае.
Я знал, где стояла посуда и как включить телевизор с помощью тапка. Короче, расселись мы с женщиной — маляром на широком диване, как в президентском дворце или, к примеру, в коридоре областного наркодиспансера.
Мы выпили по рюмке портвейна, побарабанили пальцами по столику на колесах и только потом я взял гитару.

От дождя никуда не денешься
От него нам скрываться надо ли?
А в лесу все искрится, веришь ли?
То алмазы на ветви падали

Песни про дожди всегда катят в компаниях или же тет-а-тет. У Шевчука тоже про дожди и осень есть много чего, у Цветаевой стихи. Да мало ли у кого! Главное, сейчас, в этой уютной квартире с коврами соединились лютая лирика, обороты спирта и непогода за окном. И, замечу, безо всяких там апостолов соединились.
Марина слушала песни и моргала длинными ресницами словно фея. И зрачки её были коричневы, а щеки розовы.
Вот интересно, на работе она колёр для водоэмульсионки как подбирает, шприцем или на глаз просто? А валик шерстяной или поролоновый? А спецодежду им в конторе выдают или сами покупают?

Я не жду от дождя спасения.
Я не жду от любви идиллии.
Просто есть эта жизнь осенняя,
Просто где-то уснули лилии

Гитара молчала в углу, холодильник храпел в кухне, а мы горизонтально двигались друг по другу, сплетая руки в волнительные узлы. Целовались мы небрежно, но долго и счастливо. То, что влекло нас возле той, пустынной остановке на улице Буденного, взрывалось сейчас сладкими фейерверками на плюшевом диване.
Если вы думаете, что вот сейчас я начну описывать как ебутся люди, то вы ошибаетесь. Я ничего описывать не буду. На то есть серьёзные писатели с либеральными взглядами на гражданское общество. Пусть они и пишут, а я лучше телефон отключу, чтоб утро встретить без суеты…
Позже мы смотрели телевизор, в котором показывали старый фильм «Весна на Заречной улице». И есть нам не хотелось. И пить тоже не хотелось. Мы просто ждали, когда на экране грянет первая весенняя гроза и люди попрячутся в беседку. Обнявшись, мы просто ждали сна и этот сон наконец пришёл, открыв квартиру собственным ключом.

* * *

Мы проснулись рано. Весь мир проснулся рано, включая коммунальные службы с трактором—убийцей и воробьёв, орущих друг на друга. За окном ещё гуляла тьма.
Марина ушла в ванную, а я выпил вина, доел капусту и посмотрел в окно. За окном качались мёртвые ветки тополя и больше ничего не качалось. Сегодня выходной и бежать куда-то навстречу гражданскому строительству на хуй не упало. Всё логично шло к дневному безделью и возможному походу в кино вечером. Но вышло не так.
— Мне пора домой, — возвестила Марина, вытирая мокрые волосы.
— А портвейн, а прогулки в парке? Много чего можно сделать для настроения, не правда ли? — малодушно заныл я.
— Мы ещё погуляем, но сегодня мне надо домой, — спокойно сказала.
— Я провожу тебя, — вскочил я в трусах, на босу ногу.
— Лучше вызови такси. У меня ребёнок с бабушкой, проснётся скоро. Пора мне, — ответила она на мой порыв.
Ну, вот всегда так. Всё в этом мире не одиноко и связано всякими там узами. Я тоже связан, но всегда найду кусочек пустоты для крестовых походов. Женщинам походы вообще вредны. Им и трудней поэтому.
Я не стал спорить и вызвал такси.

***

Всё-таки я проводил Марину до машины.
Вернее не так, до машины я её не довёл. На первом этаже её убили. Ножом убили. И меня убили, но не ножом, а трубой какой-то. Не насовсем грохнули, а так просто – свалили в беспамятство и боль.
На ступеньки с трещинами упал я, запомнив туфли с острыми носами в количестве трёх пар. Запомнить-то я запомнил, а встать не смог, пока врачи не приехали с ментами. Тогда я и мобильник включил и голосовую почту прослушал, ушами, в которых гудели плавающие басы.
Звонил мне ночью Аркаша с ненужной более информацией: «Съёбывайтесь с хаты! Гардеробщик, сука, слил вас арам, а те бухие и злые как бесы…»
Ничего я милиции не сказал, не ихнее это дело. Я даже самому себе ничего обещать не мог. Ведь тут и обещать нечего, кроме мести и всяких там ещё кровавых возмездий. Разберёмся, чего уж там. Да и мелочи всё это. Никому не нужные мелочи, как моя разбитая голова.
И только две груши, обнаруженные в кармане, куртки я оставил для будущей осени. Оставил потому, что вот это уже не мелочь какая-то, их никто делить не будет, я точно знаю.

(2017 г.)