Как-то батрачил я на «дядю». Офисы отделывал — кровлю там, потолки подвесные и прочую ёбань. Поскольку зарплату платили от балды и не много, то забивать хуй на работу было в норме. Приоритетом выступали домино, затем сика, «козёл» и здоровый сон на стекловате.
Но иногда мы работали. Работали, почти как в годы первых пятилеток. Неистово и самоотверженно. Это когда за метры и кубы. Ну, вы понимаете.
Правда, в тот год мы все прочно сидели на настойке боярышника.
Стоило это царство 12 (или 13, не помню точно) рублей, имело 100 мл в объёме и 70 % по спирту. Правда, там мелкими буковками было написано «Принимать каплями». Но, поймите меня правильно, какой дурак принимает «боярышник» каплями? Это ж не «Корвалол»! Впрочем, и «Корвалол» тоже по каплям — моветон.
Так вот, бежит к нам прораб с выпученными от ответственности глазами и орёт:
— Бля, братва, щас «груша» прикатит, надо отмостку городить!
— Городи, товарищ! Разве ж кто против? — хором ответил рабочий класс.
Мы прекрасно понимали, что прибежал он не с пустыми руками.
Раствор надо раскидать по-быстрому, и ещё «зеркало» навести, чтоб трещин не было. А если по трудовому кодексу, то до 17:00 мы его аккурат превратим в развалины Помпеи.
Запахло хорошорублёвыми кубами. Но, как истинные гурманы по «боярышнику», мы смаковали предстоящую халтурку словно японские… Как их там? Забыл.
— Деньги вот у меня в кармане! Поднимаемся, братцы! — взывал прораб.
Мы поднялись, как знамёна. И в спокойствии чинном направились к месту действа. А место это, я вам скажу — пиздец. Сберкасса с номером 50.
В подобных заведениях пенсионеры платят по «квиткам» за газ, свет в конце пути и земельную барщину. А ещё там меняют рубли на американские символы мечты и европейские какие-то денежки.
Братцы, не храните деньги в сберкассе, не храните вообще ничего! Всё пропивайте и прожирайте. Любое накопительство, включая цирроз печени, — от Лукавого. Сорите миром и сквернословием! Имейте же совесть, наконец.
Ах да, три куба бетона. Три куба бетона — это много или мало? Три куба бетона — это Голгофа или Врата? Ни хуя — ни то, ни другое. Это чистая прибыль – бухнуть, «в семью» и ещё пачка «Балканки».
Мы стояли возле этой монументальной жижи и внимали природным голосам.
— В двое носилок и пиздячить аж вон туда. Я ебал такое, прораб, — заявил бригадир Толик.
Запахло конфуцианством. Прораб, понимал, что с «зажиленной» «пятихаткой» придется расстаться. И, вдобавок, напиться вместе с гегемонами.
— Толик, эта смесь к утру станет достоянием потомков, а значит, бесплатной и никому не нужной, — как можно вежливей сказал я.
— Лопаты хуёвые, — ответил бригадир, и, забрав деньги у прораба, встал на путь враждебных вихрей.
Это значит, что мы выпили оставшийся «боярышник» и решились. Мы черпали раствор и, наполняя носилки, таскали его к Сберкассе № 50.
Кто таскал эту поебень, знает, что хуже может быть только стекловата в трусах и президентские выборы. Но и то, и другое дано нам свыше, а потому и роптать не стоит. Работать, как говорил поэт Маяковский, до кровавых мозолей! И мы работали.
Наспех сбитая опалубка трещала как гроб Господень, но была крепка. Раствор с политическим подтекстом валился в форму, обволакивая арматуру. Отмостка будет. Дом не разъедется, как фигурист Плющенко, во все стороны света. А мы, усталые и полные значимости мужи, купим наконец-то водки.
Но, бля, сколько ж их есть! Я имею в виду объемы. Мы «волтузили» раствор дотемна и почти не курили. И всё потому, что чёртов раствор имеет свойство застывать и становиться вечным надгробием. А у нас двое носилок.
Кто понимает, тот снимет шляпу, а кто не в курсе — сдохнет в эмиграции, как какой-нибудь бездельник Бродский или халтурщик Войнович.
Мы заканчивали работу при свете грешного полумесяца. И тут произошла странная, на мой взгляд, штука. Подходя с очередной порцией бетона к месту встречи, которому изменять преступно, я увидел, как Ваня Савин, который всегда закусывал черешней, стоит в позе античного олимпийца, готовящегося рвануть на 60 метров.
Он был скован и напряжён. Его плотно и беззаветно придавило передней частью носилок. Руки работяги застыли далеко позади на поручнях. Напарник же, Паша Молотов, наоборот смело и героически налёг на тяжёлые носилки. Его руки так же были далеко в прошлом. А вот голову его я не нашел. Темно же было, как я говорил ранее.
— Хуле вы тут, позируете? Ночью может быть мороз. Помощь нужна? — спросил я почти скороговоркой.
— Я не застрял, Беспяткин — ответил Ваня Савин — Эта тварь на носилки налегла и не пускает. Щас я ему, блядь, «наваляю», и к вам на угол перейдём. А прораб водку купил?
— Водку купил, но ну вас на хуй, рембрандты, разбирайтесь быстрее тут! Нам ещё пара «ходок» осталась и мы начнём бухать без вас — ответил я, уловив в словах Савина скрытый сарказм и пренебрежительное отношение к работе.
Если бы не мать-тьма, я бы разобрал головоломку с башкой Паши Молотова. Но нас ждал последний штрих и мы с бригадиром Толиком поспешили к остаткам бетона.

* * *

Вы когда-нибудь кидали лопату в могилу? Я тоже нет. Но нечто похожее я испытал, отшвырнув её к пустым носилкам.
Похоронив «объёмы», мы с Толиком сели покурить. Уже в «говно», пьяный прораб стиляжно танцевал с елецким «Соблазном». Его похвалят на утренней «пятиминутке», если он, конечно, туда попадёт.
Мы выпили сразу по стакану.
Так надо, не старайтесь меня перебить. Нарезка «салями» дала нам это право и еще что-то про выполненный долг. Отсутствие Вани и Паши мы, как обычно, отнесли к традиционному мордобитию, в которое, как правило, вступают только студенты (по глупости) и кто-нибудь из архангелов в погонах (по служебной инструкции).
Поскольку в вагончике было тепло, мы не торопились к родным и близким, от которых, кроме колючих взглядов и неприличных вопросов, ничего было ждать. Мы выпили ещё, и «сияние» покрыло наши спины.
Прораб упал в Вечность, а мы, докурив сигареты, смотрели в открытую дверь, за которой ходила смерть и оловянные солдатики.

* * *

— А что, Савин и Молотов ещё не пришли? — услышал я бригадирский голос из толщи сна.
Мои глаза открылись, как двери списанного «Икаруса». Розовый рассвет маячил за дверью, и уже орали воробьи. Сам бригадир стоял одной ногой на голове прораба, а другой в блевотине.
— Савин сказал, что, как только набьёт ебало Пашке, то они вместе придут вкусить, и всё такое, — ответил я. — Тот его носилками придавил сзади, шутник этакий.
— Надо пойти посмотреть, давно нет пацанов, — тяжело и смрадно сказал Толик.
Он сошёл с головы прораба и, затмив розовый проём, исчез в утреннем тумане.
Я отвинтил горло «Соблазна» и выпил из него. Утром из стаканов не пьют, запомните это! Занюхивайте только собственными рукавицами, иначе рано или поздно вас вышвырнут из поезда или вы продадите оставшуюся часть Родины.
Вставать не хотелось. Накануне я заснул сидя, как, впрочем, и проснулся — не стоя и не лежа. Но встать пришлось. И всё из-за головы. Той самой Пашкиной головы, которую я тогда в темноте так и не увидел.
Меня позвал бригадир. Громко так и тоскливо позвал, как вымирающий вид. Я неторопливо, как Вселенная, вышел на зов.
Где-то в начале я говорил про монументальность и назидание. Так вот, я увидел это. Я увидел то, что простой обыватель назовет артефактом, иль как там его, забыл (голова, знаете ли).
На том же самом месте, где я оставил наших напарников с застрявшими носилками, они и были (напарники и носилки). Только в этом зарождающемся утре всё выглядело иначе и перпендикулярно жизни.
Придавленный носилками Ваня, с вывихнутой ногой, упёрся шапочкой с надписью «Puma» в отмостку и спал.
А вот Паша Молотов с заломленными, как я уже говорил, в прошлое руками, покоился рабочей головой в застывшем растворе — в последнем объёме, в последних носилках. И только сиреневый клочок шеи «оживлял» композицию, которую не в силах создать даже великий скульптор Вера Мухина.

Выпавший из кармана фуфайки Савина пустой пузырек «боярышника» как венок от правительства дополнял часть некрополя близ Сберкассы № 50. Видимо, ночью Ваня плакал, не имея возможности позвать товарища, который в толще бетона увидел белую дорогу и собаку по кличке Банга.
Это нелепо, скажете вы, и будете правы. Это крайне нелепо. Но ведь, когда самурай погибает от меча, он счастлив. Когда шахид замыкает провода, он счастлив. Значит, и Паша Молотов был счастлив, погибнув в труде, а не на остановке «9-я школа» или «Профсоюзная».
Вот только нам с бригадиром Толиком предстояло разбудить и вытащить Ваню Савина, выдержать тяжёлое объяснение с милицией, комиссией и прочей дрянью. Никто из нас не был счастлив, кроме суки-прораба, который ещё спал.

Я поднял пузырек «боярышника» и швырнул его в небо, которому наплевать на… Я не знаю, на что наплевать небу.
— Короче, достаём Савина, и… там ещё осталось. Пока менты не приехали, — строго сказал бригадир.
— У тебя деньги сохранились? — спросил я.
— Конечно! Поделим на троих, и Пашке на венок надо, — ответил тот.
Я считаю, он сказал правильно и вовремя… Рассвет из розового становился обычным и гадким, как все сберкассы мира.

(2010 г.)