Грохотов звонил каким-то блядям. Якин самозабвенно слушал «Сектор газа». Зуаб мчался на компьютерной тачке по улицам Монако. Ибанов громко давал ему советы. Тётя Валя педагогически храпела. Полосатый кот смотрел мне прямо в глаза и мне казалось, что он всё знает.
– Пшёл нахуй, заебал смотреть, – шикнул я на него.
Но кот не ушёл. Он взъерошился и зевнул. И тут какая-то сила толкнула меня к двери. Я, в нелепом безумном тумане, выбежал на улицу и поймал такси.
– На кладбище. Быстро! Плачу за скорость! – крикнул я, торопясь и заикаясь.
Довольный хачик рванул с места, как на престижном ралли. Я смотрел в мутное стекло «шохи» и реагировал на каждую мелочь. Все чувства были оголены и работали в авральном режиме. В стекло летела мошкара и пыль. Всё это, почему-то, было важно.
До кладбища мы долетели минут за десять. Сунув таксисту мятые рубли, я проворно кинулся к ограде и, как прыгун Бубка, перескочил через неё. Моё тело упало на кучу мусора и старых венков, поцарапав щеку.
Потом я бежал по тёмной аллее, ведомый всё той же самой необъяснимой силой. И вот, наконец, я остановился перед широким мраморным надгробием. Перед ним была резная оградка и слева от нее – полированная скамейка и столик.
На скамейке сидел профессор Бубенцов, а на столике волшебно блестела бутылка «Малинового звона». Два пластиковых стаканчика были уже наполнены. Сам профессор добродушно улыбался.
– Присаживайтесь, Беспяткин, – спокойно казал он.
Мне тоже стало спокойно и сел я без напряжения и тоски на скамеечку подле профессора.
– С возвращением! – провозгласил тост Бубенцов, поднимая стаканчик.
– С возвращением! – ответил я.
И мы выпили.
Мне хотелось о многом спросить профессора, но я чувствовал, что это не нужно. Я знал, что он сам скажет то, что надо и не слова лишнего. И он сказал.
– Переходите на «токайское», ребята.
– Перейдем. Но как всё же…
– А вот так. Господь просил не говорить про петровскую самогонку и передаёт привет. Вас нет в списках живых и мёртвых. Так что, расслабьтесь.
– А когда умрём? – спросил я сомнительно и тихо.
– Никогда. Это побочный эффект нашей мистификации. Сатана об этом не должен знать. Впрочем, ты всё равно напишешь…
– Я не буду ничего писать. Я ж не Пелевин какой…
– Это хорошо, Беспяткин. Давай ещё выпьем, а то мне пора в канцелярию.
С этими словами Бубенцов разлил остатки «звона» по мутным стаканчикам. Мы допили напиток и встали со скамейки. Рукопожатие было крепким и добрым. Потом профессор растворился в мраморном надгробии, а я всё стоял с пустым стаканом в руке и героически пытался понять его пустоту.

Конец второй части