Вот все орут кругом: «Рокеры, панки, блядь, — это музыкальные бойцы в войне с хуёвой жизнью, властью, пидорасами и прочей атрибутикой тоталитарных режимов!». Эти смелые и талантливые граждане разбивают в кровь пальцы о лезвия струн и мрамор клавиш. Они несут новое и заглядывают «за горизонты». Они — лакмусовая бумажка общества и, когда становится совсем кисло, они краснеют не только от пива.
Пиздёжь. Заверяю прямо: пиздёжь и утопия! В рок попадают те, кому в «попсе» дали по жопе мотком шнура «Proel». Не заработав «реального бабла», эти диссиденты принимаются зарабатывать ореолы (мучеников, героев, революционеров и пр.) Ну, хуле, я знаю, что говорю.
Ведь в начале девяностых сам с подельниками устраивал кошмарные рок-сейшены, квартирники, пьянки с политическим подтекстом, и не вылезал из местных райотделов. Мы плевали на общество, а общество плевало на нас. Но вскоре мы заметили, что общество плюёт как-то увесистей, точней и обидней что ли.
У нас в руках гитары «Музима» и «Диамант», а из барабанов — незабываемый «набор Энгельса» (да, тот самый, где приходилось привязывать «бочку» и «хай-хет» к стулу, чтоб они не разъезжались). И ещё орган «Vermona», самопальные «гробы» с «кинаповскими» динамиками, да пульт «Электроника-ПМ01», со скрипучими фейдерами. Брэндовые микрофоны МД заставляли нас, «свободных», выдавать такие протесты, что мама родная. А если мы не выдавали протесты, то микрофоны выдавали хуйню. Вот и вся революция.
А у кабацких лабухов — «Гиббсоны» и «Шуры-58», самоиграйки Yamaha и лавэ в каждом кармане. Ведь они лабали всякую продажную поеботину не собственного сочинения и все были «в шоколаде». Сейчас такие игрунов называют кавер-группами, а раньше — халтурщиками.
Но, мы — гордые, блядь, у нас барабанные палочки за 1 руб. 30 коп. и белорусские струны, после которых надо тщательно мыть руки! Мы призывали к деструкции, рвали оковы и пользовались дешёвой закуской, типа жвачки «Турбо».
Но в один дождливый вечер бас-гитарист Боря сел на край сцены в актовом зале «Агропромпроекта» и допив странный алкогольный коктейль «Ореховая ветвь», грубо сказал: «Идите вы все на хуй!»
Вся рок-банда застыла в непонимании момента и слов. Ведь нельзя же так вот просто взять и послать всех на хуй. То есть, без причины.
Пианист, по кличке Блондин, пошатываясь от того же напитка, оставил прощальный аккорд на клавишах и подошёл к Боре.
— Ты что, охуел, да? — попытался успокоить он депрессирующего басиста.
— Это вы охуели, — ответил тот и глубоко в нос засунул талантливый палец.
— Если не можешь выучить партию, то причём тут пацаны?! — заорал сверху кучерявый соло-гитарист Лёня (ему везде виделась «лажа»).
— А кто за бухлом пойдёт, пока магазин не закрылся? — не в тему, а, вернее, в тему, сказал барабанщик Монстр.
— Я схожу. А то вы опять какой-нибудь хуйни купите, — вызвался я, понимая, что сейчас будет политсобрание на тему «Пора зарабатывать деньги». А я так не любил эту тему.
То есть, деньги, конечно, я любил, а вот зарабатывать да ещё святым, музыкой, ну его в пизду.
Короче, когда я вернулся с тремя «фанфуриками» «Женьшеневой» и рыбой селёдкой, всё уже было решено. Мы будем готовить «халтурную» программу и ездить по свадьбам. Поскольку кабаки были заняты, да и вообще, вольготней шабашить напрямую, договариваясь с клиентом.
Как оказалось, Борька давно вынашивал эти предательские планы и даже тайно обзавёлся клиентурой.
— Часть денег себе заберём, а остальное — на «аппарат» и пиво, — агитировал он, размахивая селёдочным хвостом.
— А как же рок-фестиваль в Политехе? — обречённо спрашивал я, понимая, что назад пути нет.
— Куда он нахуй денется! — бодро говорил перебежчик Блондин, слюнявя стакан.
— Да и хуй с вами. Только я Муромова петь не буду, — поставил условие Лёня.
На том и порешили.
Дождь вливал всё сильнее, а мы, словно на похоронах, составляли перечень песен для музыкальных «шабашек». Блядь, чего там только не было: и Газманов, и Белоусов, и «Любэ», и Маликов, и Крылов, и ещё какая-то поебень из «Ласкового мая», а также Державин, «А-Студио» и пиздец ещё кто.
Разъехались мы к утру. Ведь через две недели наша первая «свадьба».

***

Утро выдалось просто заебательское, с ласковым солнцем, слабым ветерком и волнительным настроением первого «выхода». Уже забылось то ощущение ущемлённой гордыни, когда приходилось заучивать пиздоблядские эстрадные песни того времени. Это как прыгнуть с моста первый раз — вроде высоко и ну бы его на хуй, а надо.

Мы вынесли аппаратуру и инструменты на улицу и, не успев докурить «Тройку», увидели, как к подъезду подкатил бодрый, как упомянутое выше утро, ПАЗик.
Из него выскочили шофёр и какой-то мужик в затёртой толстовке, представившийся Колюхой.
— Ну, что, грузимся? А то нам ехать пиздец сколько, — весело крикнул он кому-то на той стороне улицы.
Мы резво затащили наши «орудия производства» в автобус. Боря, посмотрев на свои командирские часы, сказал:
— Блядь, где эта скотина?
— Мы кого-то ждём? — спросил Колюха.
— Тромбониста, — коротко ответил Борька.
— Какого тромбониста? — хором спросили мы.
— Кота. Мы с хозяином договорились, что марш Мендельсона начнём с духовых, а Кот сегодня из оркестра отпросился за «пожрать и бухнуть», — открыл тайну наш бас-гитарист.
Сразу же после этих слов из-за угла показался чёрный кофр и с ним сам Кот в серой кепке и с мороженым руке. Он не спешил. Он знал цену «прекрасному». А мы, блядь, не знали, посему пизды он, конечно, не получил, но был обруган нехорошим словом (мне, право, неудобно его даже произносить).
Короче, мы поехали в какую-то Синявку иль там Хуявку — не помню. Но точно возле пруда. И газ там был проведён почти по всей улице.
Встретили нас хорошо. Нет, встретили нас просто охуенно! Ведь тогда ещё было какое-то уважение перед городскими музыкантами — типа, выписали аж из областного центра, ни хуя б себе! А мы и так с достоинством и интеллигентностью деловито устанавливали колонки, подключали шнуры к усилителям ТУ-100 и глубокомысленно говорили в микрофоны «Раз-раз…».
Местная несовершеннолетняя босота окружила наш ансамбль и десятки чистых, безо всяких там подтекстов, взглядов сверлили нас, как алмазные буры. Стереофонически кудахтали куры, мычала корова за забором и где-то на краю села тарахтел трактор «Беларусь». Пахло жареным мясом, сивушными маслами и сеном. Мы даже не дышали, мы пили этот воздух, в котором и была та сила, про которую когда-то говорил великий писатель Горький.
Столы расположились под целлофановым навесом, а на столах… О, бля, чего только не было на столах! Котлеты в тазиках, салаты в салатницах размером с ведро, картошка в кастрюлях, куриные части, гусиные ножки, холодец, помидоры, яблоки, стрелки лука, солёные бочковые огурцы, горячий хлеб и трехлитровые банки с волшебным отливом.
— Музыканты на свадьбах не пьют, — строго предупредил нас Бориска, грозно шевеля усами.
— А что они на свадьбе пьют? — поинтересовался барабанщик Монстр чисто из вредности. Ведь ему как раз пить-то было нельзя – он лечился от триппера какими-то новомодными уколами, при которых запрещалось творчески бухать.
— Они пьют компот и квас, — не поняв иронии, ответил Боря.
Ну, хуле — квас так квас. Ему виднее, это его вторая свадьба.
А вокруг нас носились сельские барышни с волосатыми подмышками и добротными телами. Именно такими телами должна гордиться наша страна, а уж никак не подиумными моделями с наркоманскими глазами и выпирающим наружу скелетом! Сельчанки бросали на нас лукавые взгляды и это дарило надежду на полноценные поебки и вечернее молоко.
Короче, всё было готово к свадьбе. Не было только самой процессии, которая задержалась в райцентре по причине объезда всяких там родственников. Ну, да все знают подобные ожидания. Они приятны, эти ожидания.
Вот только Кот был не совсем спокоен. Мороженое натощак сделало своё дело. Ему мучительно припёрло в сортир в тот самый, родной, с окошком-сердечком на дверце.
— Я сейчас, по-быстрому, — заверил он нас, как-то мучительно сгибаясь к востоку.
После этого он, вместе со своим тромбоном, шмыгнул в глубину двора и заперся в скрипучей сельской уборной.
В праздничной суете это прошло незаметно и глухие удары в деревянном клозете никоим образом не омрачали всеобщего настроения. Мы были полностью готовы грянуть Мендельсоном по бездорожью и распиздяйству.
По сценарию вначале звучит трубный глас Кота: «Та-та-та-та, та-та-та-та!», а потом мы всей мощью: «Трам-пам-парарум-пам-пам-пам-тарарам-тарарам-пам!»
— Едут, едут! — взвизгнула какая-то вертлявая девочка с разными косичками.
Все кинулись к воротам в предвкушении всяких там традиционных ритуалов. Но вот Бориска был очень обеспокоен.
Две «Волги» и несколько «Шестерок» в пыли и собачьем лае подкатили к воротам, как корабли Колумба к берегам Нового света. Из машины вышли жених, невеста, свидетель и свидетельница.
Жених был ростом высок и лицом необычен. Невеста слегка косила и чем-то напоминала Софи Лорен (особенно бёдрами). Свидетель был пьян, свидетельница держала какие-то папки. В окружении родственников виновники торжества приблизились к воротам, где их встречали родители. Последовали торжественные поцелуи, кидание мелочи, всхлипывание какой-то бабки и весёлые пожелания про «долго и счастливо». И, наконец, заветные слова: «Проходите, наши дорогие Сергей и Елена».
И они проходят. Сейчас должен грянуть вечный марш старины Феликса в нашем исполнении. Мы напряжены, как высоковольтные столбы. А в деревянном приюте с сердечком слышится отчаянная возня и звяканье меди.
Секунда-вторая — и дверца сортира торжественно распахивается. С далеко не совсем подтянутыми штанами на тропинку ступил тромбонист Кот и сделал своё, неповторимое: «Та-та-та-та, та-та-та-та!». Это было недостойно и удивительно.
Не успел народ опомниться, как и мы грянули наше: «Трам-пам-парарум-пам-пам-пам-тарарам-тарарам-пам!»
Все захлопали в ладоши и кто-то крикнул: «Ура!»
Кот уже стоял рядом с нами и тоскливо смотрел на бывшего боксёра Борю. Он знал, да все знали, кроме гостей, что может Боря в обиде нанести мерзавцу. И мать невесты (заведующая сельской библиотекой) тоже знала, а потому смотрела на Кота с искренней жалостью.
Пока вся рать родственников и соседей усаживалась за столы, мы играли что-то лёгкое, как смерть мотылька.
Играли мы не долго. Колюха шустро усадил нас за крайний, специальный столик для музыкантов. На этом столике присутствовало всё меню сельского гостеприимства, включая водку, самогон и «Буратино».
Это заставило нас усомниться в словах Борьки о напитках для музыкантов. Но тем не менее, мы пили квас и лимонад, а жрали всё без гурманских выебонов. В это время гости восхваляли рождение новой семьи и дарили подарки.
Первое застолье изобиловало тостами, стихами, членораздельной речью и открытым деревенским смехом, которого очень боялись уцелевшие куры. Потом все кричали «горько» и пили по интересам. Насыщение пришло быстро и неожиданно.
— Всё, пора, а то потом хуй кто встанет, — деловито сказал Боря и, рыгнув, направился к инструментам.
Мы отправились за ним, кроме Кота, который отработал свою жрачку, хоть и весьма сомнительно.
Побряцав струнами и цыкнув в микрофон, мы приготовились въебать «танец для молодых». По умолчанию это должна быть инструменталка на песню Стиви Уандера «I Just Called To Say I Love You». Но были «custom» варианты, типа, «Обручального кольца», «Не плачь, Алиса» и прочая музыкальная шняга.
У каждого из нас имелись бумажки с программой и порядком песен. Правда, писали мы эти бумажки каждый по-своему. Я всегда говорил, что по пьяни можно разрабатывать стратегию, но уж никак не тактику.
В итоге, после того, как Монстр отстучал палочками темп, мы грянули все варианты танца молодожёнов одновременно. Бля, это был шедевр мировой, музыкальной культуры в одном аккорде! Если кто из современных суперкомпозиторов будет в глубочайшем творческом климаксе, пусть применит наш способ — для эпичного «intro» может сгодиться.

— Аппаратура работает в штатном режиме, а теперь мы просим наших молодоженов выйти из-за стола и закружиться в своем первом семейном танце! — весело и непринужденно подсуетился я в микрофон (так всегда надо выходить из неудобного положения).
— Играем «слепого», — прошипел Леня коллективу.
И мы заиграли чёртов соул.
Жених с невестой нежно топтались возле сцены, улыбаясь штампу в паспорте и новизне ситуации. Родные и близкие окружили пару и умилялись в сытом спокойствии.
Танец мы особо не затягивали и, наконец-то, приступили к основной программе — «Обручальное кольцо» и далее по расписанию до остановки «Второе застолье» (песня «Чужая свадьба»).
Во время танцев гости держали себя в руках и сознании. Они старались попадать в ритм и следили за координацией. Мы тоже помнили все слова и аккорды. Этот этап — прелюдия к собственно свадьбе, которая, как я уже упомянул, начинается со «Второго застолья».

Все снова расселись по лавкам и начали пить и закусывать уже хаотично, пропуская поводы и мотивацию. Мы же мрачно пили всё тот же квас и «Буратино». Какого хуя? Смотреть на пьянеющую публику трезвыми глазами, по-моему, аномалия.
Тем не менее, мы начали второе отделение по графику, и было хорошо тем, кто уже «всадил» по-взрослому, включая дам. Танцы становились всё более грязными и с налётом псевдоэротики. «Эскадрон» мы разбавляли Булановой, Буланову — «Яблоками на снегу», «Яблоки» — Добрыниным. Народ потел и производил революции в телодвижениях. Визжали девки и гоготали гуси. Парни и пожилые граждане ходили кругами и прыгали нехореографично, но искренне.
Внезапно я почувствовал, что мы начали лажать в басовом регистре. Я повернулся к Борису и не увидел его на месте. Тем не менее, бас-гитара рычала, варьируя в четверти тона.
Последив по шнуру, я обнаружил пропавшего басиста плотно сидящим за нашим столом с Колюхой и Котом. Виртуозно манипулируя струнами и стопками, наш администратор-гитарист бухал жёстко, как в немецком порно. Нихуя себе!
Мы, оставшиеся на сцене, почувствовали, как рушится Берлинская стена или что там ещё может рушиться! А Борьке было похуй. Музыка играет, люди пляшут — чего ещё надо? Отъебитесь, граждане. Кое-как доиграв второе отделение, мы собрали совет за столом.
Развенчав культ личности бас-гитариста, мы наполнили стаканы водкой и выпили. Потом ещё. Ну а потом вообще по капельке.
Мир грубого деревенского быта стал мягок и незатейлив, как соха. Мы поняли свою святую миссию — нести в массы доброе и вечное. Поняли настолько, что попросили местного гармониста сыграть «Мотаню», а затем частушки. Всем народонаселением мы пели матерные русские куплеты и щёлкали пальцами.
А потом наступило третье отделение. Ёбаная попса перестала казаться такой убогой и глупой как раньше. Ведь на неё был мощный отклик из толпы! Поэтому «Белые розы» я пел так, что Юра Шатунов мог бы смело валить к первому приличному пруду и топиться с чувством выполненного долга перед Родиной. Как видим сейчас, он этого не сделал. Ну да ладно.

***

— «Джули, Джулия, Джули, Джулия…» — пел я вторым голосом.
О, как я люблю петь вторым голосом, в терцию особо! Солист там напрягается, за дикцией следит, а ты так фоном, как во сне создаешь полифонию из хаоса и мрака. Это прекрасно до охуения. Поэтому я напрочь забыл о тактах и ебашил, как заклинание: «Джули, Джулия…» Ебашил до тех пор, пока не получил по жопе доброго пинка от Лёни, который потерял всякое терпение, а руки его были заняты струнами.
— Бля, охуел, да? — возмутился я в микрофон, но танцующие пары даже не оглянулись.
— Следи, чего поёшь, олень! — ответил мне соло-гитарист и запел второй куплет.
Конфликт был погашен в самом начале. Я начал понимать, что мозг мой в алкоголе, а душа — в оливковых рощах. Мы играли громко – и это было важно. Непьющий Монстр держал-таки ритм, из которого мы норовили улизнуть и проветриться во «free style». Но народу нравилось.
Я понял важное преимущество попсы – её можно исполнять, имея в арсенале психические отклонения, алкогольное отравление и обычную бытовую ебанутость. Попсе похуй. Она всё стерпит, как Спаситель. И она терпела.
Вечер перешёл в фазу, где фазы меняются местами. А местами нет.
Во дворике зажгли фонари, под навесами — лампочки. Обслуга из трезвых тётушек и ребятни вертелась и кружилась вокруг тех, кому по штату положено было веселиться. Подносились холодные закуски и обновлялось пойло. На «третьем застолье» мы сидели кто где хотел и общались на различные темы.

— А чего это ваш барабанщик не пьёт? Печень, поди? — таинственно спрашивал меня дядя жениха в помятом пиджаке.
В это время грустный Монстр поглощал молоки и лук кольцами. Это смотрелось если не странно, то необычно.
— А он колется наркотиками, потому и не пьёт, — ответил я тем же заговорщическим тоном.
— Ах! — схватилась за сердце неизвестная бабушка.
— Прямо так и колется, иголкой? — допытывался дядя, нехорошо всматриваясь в жующего Монстра.
— Да, отец, иголкой в вену. Уйдёт в туалет, ширнётся и кайф ловит, — откинувшись на столб, освещал я тёмные стороны жизни барабанщиков.
Тогда в глубинке, полной самогона и трудовых будней, наркоманы были ещё в диковинку, ну, примерно, как агитбригады из райцентра. Поэтому живой «нарик» придавал пикантность нашему появлению в этих краях.
В этот момент Монстр неторопливо встал и направился к уборной. Мои соседи по выпивке замерли, словно вживую увидели Минина или Пожарского. Когда барабанщик вернулся, дядя жениха подсел к нему и тихо сказал:
— Ты это бросай… Нехорошо.
— Чего бросать? — вальяжно спросил Монстр, ковыряясь в зубе.
— Ну, это, типа, по уборным прятаться и иголки, — пояснил добрый мужик.
— Какие иголки? — взволновался наш ударник.
На этом моменте я покинул дискуссию и отправился к сцене. Там Бориска с искажённым от водки лицом настраивал кассетный магнитофон «Комета 225С-2». Как настоящий администратор, он запасся парой кассет с хитами в режиме «Non Stop» и в решающий момент делал всё возможное для продолжения банкета. Я помог ему с засовыванием собственно кассеты в подкассетник и настроил пульт. Грянул Женя Белоусов: «Девочка моя, синегла-а-зая…» и новый виток гульбища захватил двор и стал просачиваться на улицу.
Редкие фонари выхватывали из тьмы кусты и заборы, колодец и старую телегу без одного колеса. Посреди всей этой идиллии бродили пьяные люди и собаки. Со всех сторон звучала гармошка и бабские голоса визжали о ком-то любимом. А под навесом творился праздник урожая. Русская печень работала в предельном режиме и от этого кругом царило веселье и любовь.
Вот о любви как раз и пришла пора вспомнить. И я вспомнил. Где эти, с волосатыми подмышками? Где крестьянское тело и малиновые губы? А вот же они! Прямо здесь, перед сценой. И не одни, и пьяные, как французские поцелуи.
Лёня с Блондином уже вцепились в крепкие торсы и воздушные груди, как энцефалитные клещи, а я как последний баран стоял тут и любовался девственной природой. Кому она нахуй нужна, эта девственность? И я бросился в гущу событий.
Её звали Настя. Её было за что и было как. Нет, что ни говори, а городские лярвы — полный пиздец супротив деревенской кобылицы!
Я почувствовал, что если меня вдруг покинут силы или разум, то я не останусь лежать на пыльной обочине в коровьей лепешке. Это факт. И мы медленно вальсировали под «Больно, мне, больно» Вадика Казаченко.
Я мусолил её шею, она давила меня грудью. Мы почти не разговаривали. Разговоры — лишь вибрация воздуха. Куда там им до вибрации тела! В итоге мы пошли тропой ночною в тёплую развратную тьму. Под ногами шуршал песок и ломались невидимые былинки.
И где-то возле неведомого водоёма мы сделали это. Она ухватилась за какой-то сломанный ствол березы, я задрал подол шуршащего платья и, как говорили древние римляне, «вошел в неё». Наши движения были безупречны, как с точки зрения механики, так и с художественной. То, что сейчас принимают за секс, называется шоу-бизнес.
Все эти журнальные позы напоминают рекламу стирального порошка. Они как бы и красивы по форме, но ложны по содержанию, как и весь тот «отфотошопленный» товар. А вот у нас было не красиво, но честно и фантастически эротично. Я чувствовал себя царём природы, а она — царицей. Мы были одной неразделимой частью Вселенной.
Кто ебался ночью в лесу, поймёт, а остальные — читайте первоисточники. Итак, мы сделали всё возможное и даже больше, но жизнь полна тайн, сюрпризов и неожиданностей. Одна из таких неожиданностей произошла в этот святой момент.
Из темноты, вдруг, резко выскочили световые лезвия фар. Вернее, одной фары. Поскольку скорость света всё-таки больше скорости звука, то рев «днепровского» двигателя мы услышали секунду спустя. Этого хватило, чтобы подтянуть штаны и поправить платье Насти.
Мотоцикл с местным гонщиком и Борисом в люльке лихо подкатил к нам по грунтовой дороге (мы, оказывается, на дороге стояли, а «березой» был сломанный указатель на деревню Колодино).
— А-а-а… Ебёмся? Хорошо, давай на мотоцикле кататься! — заорал Борька на всю округу.
Я очнулся в настоящем и понял, что жизнь — это не только фрикции под звездами, но и технический прорыв в будущее. Я стоял между мотоциклом и женщиной. И будь я проклят, если мотоцикл не тянул меня, как Фритьофа Нансена, к новым берегам и приключениям! Это извечный закон. Его ещё никто не смог нарушить, даже питерский торговец Родиной Собчак не смог.
Настя спокойно взбила чёлку и, притворно зевнув, мурлыкнула: «Пошла я до дому, а то голова что-то болит от водки».
Мотоциклист в танкистском шлеме заржал на местном диалекте и бибикнул в ночь. Дева не спеша пошла по дороге в сторону околицы. Я было сунулся за ней, но меня грубо прервали:
— Заебал! Ну, ты едешь или будешь шататься по закоулкам? Завтра что, не встретитесь? — кричал Борька.
— Езжай, Беспяткин, мы ещё завтра увидимся. Споёшь мне про «Светку Соколову»? — из полутьмы ответила мне Настя.
— Конечно, спою! — крикнул я и, не оборачиваясь, кинулся к мотоциклу.
Как всё-таки просто было тогда в сельской местности! Не надо было бояться маньяков или инопланетян. Ты точно знал, что твоя корова вернётся с пастбища в хлев без посторонней помощи и все эти джентльменские ужимки здесь «не катят». Ну, это я образно, сказал.
А вот уговорить мотоциклиста уступить руль железного коня оказалось совсем не просто. Короче, за литр самогона и показ трёх блатных аккордов он согласился.
И вот я в жёстком кресле 40-сильного «Днепра» мчусь по просторам страны навстречу рассвету и безымянному оврагу. Да, там был овраг. И никто меня не предупредил. Но это в будущем, а сейчас я выкручивал газ и в свете треснутой фары панически метались «грунтовка», ночные бабочки (не проститутки) и полевые мыши.
— Там тебя Монстр ищет насчёт каких-то игл, — громко сообщил из люльки Боря.
— А нахуя ему иглы? — спросил я, совершенно забыв обо всём, опьянённый скоростью.
Ревёт двигло и в ушах шумит ветер странствий! Мы летим вдоль посадок, как всадники ночи. Великие посланцы тёмных сил. Кто ездил, тот знает. Это передать невозможно, об этом можно только молчать.
Но, как я и говорил, сюрпризы бывают разные, жданные и нежданные — выбирайте на вкус. Эх, если б можно было выбирать. Я бы выбрал, но…
Когда я понял, что двигаюсь вперёд, как и прежде, но только без мотоцикла, я вспомнил о сюрпризах. Такие овраги не отмечены ни на одной карте мира, даже в атласе по географии за 5-й класс. Тяжёлый агрегат просто рухнул вниз, а мы с его владельцем по инерции перелетели на другую сторону.
Мягко приземлившись, мы услышали откуда-то из Преисподней зловещий крик Борьки:
— Ебал я такие ваши гонки!
Мотоцикл заглох, а Борис продолжал материться и ориентироваться на местности. В овраге было темно и не было севера.
— Борь, ты цел? — в волнении спросил я тёмное ущелье.
— Вот я сейчас вылезу и всем пизды раздам, ага! — ответило эхо голосом Бориса.
Он выбрался быстро, но был грязен и зол.
— Посмотри на мои брюки, они порвались! — кричал он.
— Да хуле брюки? Главное — жив! Пойдем, выпьем, — предложил я.
— А мотоцикл? — Борис был очень ответственным, чего нельзя было сказать о мотоциклисте в танкистском шлеме.
— Да, хуй с ним. Утром с братьями заберём, — успокоил он нашего басиста.
И побрели мы обратно в село, усталые, грязные и счастливые.

***

Рассвет только-только начал пробиваться сквозь горизонт и роса на траве искрилась алмазными россыпями. Слабый туман у пруда клубился как пушистая, белёсая анаконда. В разных концах деревни орали петухи и скрипело что-то. Я всегда хотел узнать, что же это скрипит в «глубинке» по утрам? Так до сих пор и не узнал. А ведь это важно, поверьте мне.
К дому мы подошли тихо, как тени предков.
Под навесом почти никого не было, кроме бородатого деда, спавшего, как и его дед, на лавке, укрывшись звездами.
Мы присели за стол и наполнили стопки.
Сейчас был тот самый момент, когда ты ещё не похмеляешься, но уже и не продолжаешь. Это переходный период между «перегаром» и «сушняком». Ты всё понимаешь и полон надежд на новый день. Ты знаешь, что скоро ляжешь в тёплую пушистую нишу и заснёшь с улыбкой на устах и с мечтами в груди.
— Бульончику утиного, горячего хлебните, ребята, — сказала мать невесты (заведующая сельской библиотекой), ставя на стол кастрюльку с ароматным питанием.
Мы хлебнули, не обращая внимания на трупики мелких плодовых мушек в жидкости. Это был тот самый легендарный бульон, после которого ты не чувствуешь угрызений совести и тошноты. Он переваривает плохие чакры и не трогает хорошие. А под самогон — это уже нанотехнологии, про которые всё время спорят министры на каких-то там саммитах.
Так или иначе, перекусив и всё такое, я пошёл в «хату».
Монстр, по-видимому, меня не нашёл. Он спал под платьем невесты на топчане в коридоре. Лёня и Блондин покоились на длинноногих кроватях под лоскутными одеялами. У Блондина на лбу расцвела здоровенная лиловая шишка (наверное, опять со ступенек ёбнулся). Кота я не увидел — значит, гуляет.
Занавески на окнах не давали ранним лучам солнца проникать в помещение, где отдыхали «музыканты из города». Ведь им ещё предстоит играть «второй день», а это уже марафон. Марафон волшебный и если не отдохнуть, то можно сойти с дистанции. А кому это нужно?
Поэтому я лёг на продавленный диван с подушкой-тулупом и накрылся. Нет, я не накрылся, я только снял кроссовки и носки. А уж сон сделал своё доброе дело — оградил меня от пережитого и непонятого железным занавесом. Так было, так есть и так будет. Всегда и вовеки веков.
Интересно, на какой кассете выключили магнитофон, на той, где группа «Мираж» или где «Электроклуб»? А про рок я даже и не вспомнил. Нехуй вспоминать всякую дрянь…

(2010 г.)