Внимание!
Эдуард Беспяткин возобновляет концертную деятельность с новой программой "Давно хотелось". На этот раз выступления проходят в акустическом варианте совместно с гитаристом Дмитрием Филатовым. Программа очень насыщенная, разнообразная и подходит как для небольших аудиторий так и для средних по наполняемости залов. Равнодушных зрителей на концертах Эдуарда Беспяткина не замечено.
По вопросам организации выступлений просьба обращаться к концертному директору Константину по телефону
+7-900-988-08-78

Ромашки


Вот вы думаете, что я пошёл в магазин потому, что некого было послать? Зря думаете. Послать там было кого – но всё больше нахуй. Да и деньги имелись только у меня. И все мои апостолы расползлись по хате, словно гады, и шипели при этом: кто-то песни пел, кто-то лез к женскому полу со слюнявым ртом. А Димон из какого-то православного молодёжного прихода крестил весь этот срачь початой бутылкой самогона…

Ну, конечно же, я опоздал к началу. Я не видел, как разливались первые стопки; не смотрел в глаза Аннам и Ираидам, пока ещё блестевшим только трезвой похотью. Я застал всю компанию со взглядами мутными и пустыми. Меня приветствовали с разных сторон хриплыми словами и унылым повизгиванием.

Я даже подумал: «А не пойти ли мне к Виолетте Наумовне? Там люд постарше и разговоры без всякой там романтической ебанины». Но нет, я остался тут, среди молодого задора и бритых женских подмышек. Здесь было чему удивляться и было с кем шептаться в ванной комнате. Но вот с бухлом было уже не очень.

Вот почему я пошёл в магазин, а не к самогонщице тёте Вале с Пожарского. Я практически готовил самого себя к трёхдневному заплыву в хмельные водовороты, устав от одинокого бега по трезвой жизни в мире, который же давно и уверенно сходил с ума. Ну, вы сами знаете, хуле я тут распизделся.

К тому же я, как несознательный пролетарий, не был скован коллективными всякими там цепями и терять мне было чего. Потому и возился я в свободное время то с бродягами-романтиками; то с пенсионерами, отупевшими от телевизора; то с интеллигентной, мать её, прослойкой и прочими заблудшими душами. А посещать всякие там марксистские кружки или религиозные секты – да ни в жисть! Одни диалектически развиваются вниз, другие догматически гниют в своих писаниях, не забывая правда о денежных взносах.

А в притонах, милых моему сердцу, я вижу всю суть современной реальности и потому мне уютно там. Правда, иногда случаются провалы в памяти и грязные танцы путаются с чистыми помыслами, словно в каком-нибудь ебанутом фильме навроде «Твин Пикса».

Так вот, прошёл я вдоль прилавка с алкогольными иконами и набрал всяких разноцветных мощей для поклонения и разного там ещё потребительства. Сумку я набил продуктами по акциям и себе пивка в дорогу взял, чтобы градус повышался на обратном пути.

Вышел я на солнышко и побрёл в сторону переулка Курако: мимо детской площадки; мимо «лексуса», стоящего на газоне под зарешёченным окном; мимо мусорных баков с занятными предметами внутри.

Нет, вру! перед мусоркой я всё же остановился и присел на перекошенную лавочку. Там я выпил первую бутылку «крепкого» и вдохнул какие-то запахи без политических ассоциаций. Сразу же ко мне подсел какой-то старичок, словно сняв шапку невидимку.

– А не дашь папироску, мил человек? Пенсия маленькая, только на квартплату хватает, — заныл он словно на паперти.

– На дед, кури. Мы ж понимаем, — ответил я, протягивая ему пачку «Честерфилда».

– Иностранные, — улыбнулся он.

– Какие есть, — вздохнул я.

Пока он смаковал непатриотичный дымок, я глотал «крепкое» – словно на тонущем Титанике.

А к мусорным бакам подошла известная всем на районе бабка с детской коляской, модернизированной для перевозки неодушевлённых предметов. Эти предметы сообразно времени содержались в сакральных местах, о которых знает каждый умный россиянин. И места эти можно было бы назвать святыми, если бы не кислая вонь, порой витавшая над ними.

Но разве это останавливало людей активных и предприимчивых? Да Боже упаси! Это придавало искателям сил и гордости за возможность хоть как-то гордиться Родиной и её отходами. Я, к примеру, нашёл на помойке часы с боем и диван для гаража, ну вы ж помните. А кто-то сдавал картон или винтажные предметы в разные пункты назначения.

Но вот бабка эта – ума лишённая – таскала тщательно отобранный мусор во двор своего собственного частного жилища. И за несколько лет дом этот превратился в одну громадную мусорную кучу, по которой бегали собаки и жирные крысы. Соседи этой старухи терпеливо ждали скоропостижной её смерти. Да и не только соседи. Весь район был недоволен таким вот неорганизованным сбором мусора и антисанитарным поведением идущего к Богу человека.

Я плюнул в пыльную траву и достал ещё бутылку. А бабка продолжала копаться в тайных пещерах, бормоча что-то себе под нос.

– А ведь её Оленькой звали когда-то, — услышал я голос старика, курильщика халявных сигарет.

– Красивое имя, — туманно ответил я, не наблюдая, впрочем, никакой красоты.

– Она правда была красива, — словно назло мне говорил старик.

– Мне трудно это представить.

– А ты парень и не представляй. Просто знай…

После этих слов я внезапно выпал из этой реальности. Вот словно и не было меня! Не было этой мусорки, лексуса, запаха горелых покрышек, диалектической деградации и Ковида-19.

А что было, спросите вы? Куда ты пропал со своим пакетом и початой бутылкой «крепкого»? А я отвечу, но чур не хихикать там на задних рядах, хорошо?

Я увидел небольшой городок Енакиево (хотя там ни разу не был). Я увидел детский дом, который фашисты превратили в жуткий пункт переливания крови. Там медики сливали кровь из детей и подростков для военных госпиталей. Там, у меня на глазах, сытый эсесовец полоснул по горлу какого-то цыганёнка за то, что тот укусил его за руку.

Увидел я, как по ночам грузовая машина забирала отработанные тела. Потом медленно тащилась под тяжёлым грузом за город к заросшему оврагу и опорожняла кузов.

Увидел маленькую девочку Олю и её брата Володю. Был братишка проворным малым, годков тринадцати. Он таскал с кухни крупу и молоко для своей сестрёнки. Был пойман и избит тонким аристократичным немецким хлыстом. Потом начальница детдома фрау Берта шепнула ему, чтобы ночью брал сестру и уматывал подальше, ибо на следующий день готовился «большой» забор крови. Ключи от входной двери и ворот она оставила на столе.

И убежали дети в тёмную спасительную ночь. И брели они долго по посадкам и лесополосам, пока не наткнулись на дальний хутор. На хуторе проживала добрая женщина по фамилии Омельченко. Одна жила она; война как-то не затронула её дом, может потому, что партизаны были недалеко и своих в беде не бросали.

Встретила в лесу эта женщина Володю и Олю – грязных, в рваной одежде и взяла к себе в дом. Кормила, поила, под полом прятала от полицаев и немцев, чтобы не угнали их в Германию, пока Красная армия не пришла. А ещё Володя был связным в партизанском отряде.

А потом увидел я, как разбросала судьба брата и сестру по разным сторонам: Володя попал в военную авиашколу; девочка Оля отправилась в Сибирь с детским приютом. Про Володю я больше ничего не видел, а Оля…

Оля подросла и прямо из Омска с отрядом таких же «романтиков» отправилась в Братск на строительство гидроэлектростанции. Она таскала тачки с грунтом, колотила опалубку под бетонные плиты, работала в столовой, повредила ступню топором, когда дрова рубила для печи.

Увидел я её на комсомольском собрании, когда брала она на себя повышенные нормы, соревнуясь с другими – такими же сильными, честными и смелыми.

Туманы над тайгой увидел я, но лес при этом не горел. Видел, как росли новые города и заводы, тянулись рельсы и линии электропередач в непролазную чащу с тучами гнуса и отсутствием биотуалетов. И тут, и там – в ярком калейдоскопе – я видел красивое лицо Оли, Ольги… Настоящее красивое девичье лицо, с уверенным взглядом и тонкими ресницами, на которых застыли капельки солёного пота.

Потом я обнаружил её в нашем городе, в нашем районе, когда она с друзьями сажала топольки на аллее для будущих поколений. И да! По этой самой аллее я в школу топал с чёрным портфелем! И тополя те были уже высокие и крепкие, как Родина моя. А вот дальше я уже ничего не видел. Я словно глаза прикрыл от яркого солнца…

– А ещё мы с ней в кино ходили на «Зиту и Гиту». Народу было — пушкой не пробьёшь! А как петь начнут, так мужики курить выходили… – снова услышал я голос старичка на лавочке.

Ничего в ответ я сказать не мог, ибо он за меня всё сказал. Я только отдал ему пачку «Честерфильда» и молча понёс свой пакет в сторону заветной двухэтажки, в одной из квартир которой меня ждали пустопорожние разговоры о каких-то стартапах и похотливые женщины. Это было правильное движение, правильная жизнь. Не то что на этих дурацких молодёжных стройках. Проходя мимо опустошённой мусорки, я бросил в контейнер пустую бутылку «крепкого».

А потом было всё и даже больше. Мятая одежда, бритые подмышки, песни Шевчука и выход в открытий космос. В голове крутилась сплиновская «Подождите, сейчас я стакан наполню, а то помню всех, а себя не помню…» И я даже шёл «По Руанде, которую мы потеряли», пока не уткнулся в чью-то запущенную клумбу с громадными ромашками.

Я машинально нарвал целый букет этих ромашек и пошёл по улице Франко под мигающими фонарями. Сколько я шёл не помню, но остановился я прямо напротив дома той самой, надоевшей всем, глупой бабки с коляской. Увидел я собак на фоне луны и саму хозяйку у калитки – сморщенную, дикую, неприятную.

Но спустя секунду я вспомнил, что «быть настоящим мужчиной» — это не слоган для 23-го февраля и не тема для разных там конкурсов. Это простая такая омерзительная смелость – признать себя ничтожеством и заявить об этом всему миру. И я сделал это. Я открыл калитку. Собаки притихли на куче мусора. Бабка смотрела на меня, словно ведьма из «Вия». Это было реально страшно.

Но я смог протянуть ей свой дурацкий букет и смог сказать:

– Это вам, Ольга…

Зачем и почему я это сделал, не могу объяснить. Но она цветы взяла и глаза её на секунду стали прозрачно-тёплыми и познавшими все горизонты. Наверное она что-то вспомнила из той странной круговерти, которая мне тогда привиделась на лавочке под болтовню незнакомого деда.

– Проваливай отсюда! А то милицию вызову, — скрипуче сказала старуха мне чуть позже.

Да я и сам уже повернулся к калитке под неприятное сопение собак и бодрый крысиный писк. Мне было до боли обидно, что я то как раз не мог ничего вспомнить из своей развесёлой круговерти. Совсем ничего. Даже мгновения, даже образа осмысленного… Тьфу, блядь!

Потом я быстро шёл в сторону хаты Виолетты Наумовны. Там всегда можно было без половой суеты и русского рока поговорить о чёрных дырах и о Максиме Горьком. Вот только заскочу по пути к самогонщице тёте Вале. Она может ещё и сальца нарезать в нагрузку; правда, без хлеба. Но я считаю, что это пустяки для граждан запойного типа, вроде меня. Надеюсь, и вы согласитесь с этим.

0