«У природы нет плохой погоды, всякая погода благодать…» Вот эти слова мне противны и автор их, кем бы он ни был, просто интеллигентный пиздабол.
Есть у природы такие погоды, что нормальному трудовому элементу они классово чужды и матерно пронумерованы.
Собачья погода, мерзопакостная и прочая ветрогрязепаскудная метеосреда портит жизнь нормальным людям и мешает созидательной работе. А принимать её благодарно может только какая-нибудь романтическая мразь на даче у камина или офисные неудачники, бросая бумажные шарики в корзину для бумаг.
Мы вот ехали с шабашки в родной город как раз по этой причине – погодные условия были откровенно хуёвые. Температура около нуля, ветер. Небо, окрашенное мрачной серебрянкой и лютое месиво дождя-снега не дали нам закончить кровлю и получить законный единый эквивалент, то есть денежки. А они нужны эти денежки, ну вы понимаете.
Пока снаружи наша «семёрка», словно собака, кидалась на породистые иномарки, мы в салоне швырялись друг в друга «вещами в себе», не понимая, что какой-то Кант уже давно эту тему закрыл.
– Вот ты не пизди, что энергетическая жизнь циклична аж двенадцать раз. Это всё йоги придумали для своей пропаганды, — гудел плотник Шевелюха.
– Ну да, блядь, ты ещё скажи что мы умираем без следа и насовсем, типа ничего до нас и ничего после нас? – ехидничал социалист Влад.
– Нет, что-то ведь остаётся, память потомков там иль деньги на карточке, — встревал наш молодой напарник Рубен.
– Ты вообще молчи, – цыкал на него Шевелюха.
В тот же момент Влад вручную опустил стекло и крикнул кому-то в чёрном «Лексусе»:
— Хуле ты трёшься по борту, а?
«Лексус» обиженно рванул по трассе, не вступая в открытый диалог.
– А вы знаете про бессмертную медузу? – спросил я.
– Бессмертие нелепо в мире с тремя координатами, — отмахнулся от меня плотник.
– А вот и нет. Эта чёртова медуза живёт, живёт, а потом бац и снова в полип превращается, чтобы родиться вновь. Это есть факт и никто больше на Земле так не делает, — заупрямился я.
– Ну и хуле твоя медуза? – спросил Влад.
– А ни «хуля»! Она как раз циклично живёт и умирает, а это плюс в корзину йогов, если что, — гордо заявил я, доставая барсетку.
Наступило философское молчание, во время которого я пересчитал свои денежки.
Хорошо. Хуй с ней, с погодой и медузами, у меня есть свой путь этим вечером. Я пойду туда, где все бессмертны, пока звенят стаканы и поёт Стас Михайлов.
Так и вышел я в молчании на Депутатской улице. Далее путь мой был прост и понятен, как избирательная урна.
Прежде чем отправиться в ублюдочный «Магнит», я неспешно зарулил в аптеку. Там, в атмосфере лекарственных чудес и витаминов, есть волшебное зелье с патриотичным названием «Боярышника настойка».
Вы спросите — чего там такого патриотичного в этом невзрачном пузырьке? А я скажу вам, что там всё патриотично, от посуды до аромата. А уж про содержание спирта и говорить не буду, ибо его там семьдесят процентов, этого патриотизма. И пить эту красоту надо не в разгар веселья иль там митинга какого, а наоборот, после реформ и потрясений. Не надо быть медузой, чтобы рождаться заново. Выпей «Боярышника» и циклично наслаждайся бессмертием иль там женщиной, если она у тебя, конечно, есть.

* * *

Подойти к окошку с провизором мне мешала какая-то свирепая тётка в грязном, но всё-таки в белом халате. Она елозила шваброй по гладкому полу, словно хоккеист Овечкин на вбрасывании, и мучительно сопела.
– Вы, это… Гражданка, передвиньте позицию вправо, а то мне надо, — вежливо обратился я к уборщице.
– Пол должен быть чист! — отчеканила она, вытянув гусиную шею.
– Согласен, вы стократ правы, потому прошу вас в сторону.
– Я заведующая! – крикнула она гордым тенором.
– Я кровельщик! – ответил я, наступив на тряпку.
Так мы стояли в упор друг к другу, пока в окошке не раздались милые слова:
– Здравствуйте, слушаю вас.
Я посмотрел туда, за стекло. Хоть кто-то меня слушает. Стыдно тебе, Господь, должно быть. Не ты, а женщина-красавица, да ещё провизор меня слушать желает.
– «Боярышника» мне бы в один предмет, — смущённо очнулся я.
А дальше, «деньги — настойка», как у Маркса. И только закрывая дверь, я услышал неприятный посыл уборщицы-заведующей: «Алкаш».
Дура. Алкаши – это другие. Алкаши — это те, кто на полтинник мертвый портвейн в баклажках берёт. Это иной статус в межвидовом разнообразии россиянина XXI века. Уборщица, поди, тоже пьёт вечерами на кухне в компании кота и телевизора. И тоже не все погоды принимает с благодарностью, наверное.

* * *

На хату я попал после супермаркета и чьей-то блевотины в подъезде. На шестом этаже уже пахло Стасом Михайловым и олифой. И я позвонил в дверь.
– Вот прислали губернатора, а он не пьёт, а только бегает по парку с разноцветными шнурками, — возмущался скупщик шкур крупного рогатого скота Юденич.
– Править нами без бухла нельзя, — соглашались окружающие оппозиционеры.
– Да заебали вы своими шнурками, — странным голосом вскричала красавица Олеся из СУ-11.
Все замолчали и неожиданно оказалось, что в комнате поёт певица Наргиз, а на креслах полно женщин разных сортов и без возрастных ограничений. Я выбрал Ульяну, которая в свободное от блядок время расписывала по батику и сдавала квартиру каким-то чужестранцам.
Пока социум менялся в половом отношении, мы с Ульяной откружили Наргиз и лобзались в губы на кухне. Целовались мы азартно и весело, сбивая магнитики с холодильника. Всё шло к полномасштабной ебле в ванной комнате, но так и не пришло.
Кто-то из революционеров рванул в унитазе петарду, оставшуюся с Нового года. Унитаз лопнул и шланги порвались. Вода почувствовала долгожданную свободу, а соседи снизу вызвали «аварийку», ментов и какого-то косого адвоката.
Пока хозяин хаты Аркадий ругался с адвокатом, отец Андрей сцепился с участковым Шапкиным на почве околорелигиозных разногласий, родившихся не сегодня и не здесь. Потом подключились соседи и понеслась пизда по кочкам.
Кто кого рвал за лацканы и толстовки, кто кому говорил слова богопротивные и унизительные, я не помню. Только в колонках орал Лепс, а по столу катались рюмки и солёные орешки.
– То-о-лько… рюмка водки на столе-е-е! – разносилось по дому злое проклятие российской эстрады.
Мне порвали свитер прежде, чем подоспела подмога соперникам из РОВД. Да и коммунальщики не все были на нашей стороне. Так что в «зверинце» мы оказались предсказуемо и весьма оперативно. А там, уж поверьте, ничего романтичного иль, к примеру, интересного, нет. Протоколы, решётки, слабое освещение и ожидание — вот он, весь набор внутренних дел для несознательных граждан с повышенной социальной активностью.

С нами оказался и плотник Шевелюха, попавший чуть ранее в клетку по политическим мотивам с непристойным оттенком серого.
– Я же не знал, что это предвыборный плакат какой-то депутатши Хвостенко. Но ведь не мы же выбираем места для малых нужд, а наоборот как-то, — ныл он на грязной скамье, словно в итальянском кино.
Я не буду рассказывать, как нас сортировали по благонадёжности и доверию. Это всякий знает, кто страдал за любовь иль за идею. В итоге до утра оставили отца Андрея, плотника, Юденича и двух коммунальщиков с синими лицами. Мы с Аркадием и ещё с двумя гитаристами из какой-то кавер-группы вышли на улицу в дождь, снег и нулевую температуру.
Горели тусклые фонари и в городской пустоте, словно гарпии, мотались унылые таксомоторы. И ветер дул в наши напряженные лица с нескрываемой злобой. И погода толкала меня в неясную даль, лишённую смысла. Тоже мне благодать…

Аркадия встретил давешний адвокат и утащил по всяким там страховым делам обратно на хату. Им я не завидовал.
– У художника Власова сейчас квасят, — сказал гитарист справа.
– Там всегда квасят, — подтвердил тот, что слева.
– Это который Пушкина у пруда мастерил? – спросил я.
– Да. И собаку у Центрального, — ответили они хором.
– Тогда в путь, — сказал я миру.
– А деньги есть? – спросил мир.
– Ловите «мотор». До круглосуточного сначала, а уж потом искусство, — махнул я рукой сквозь атмосферные осадки в сторону Петровского спуска.

* * *

Ну, и как вы думаете, что обнаружили мы в квартире художника Власова, кроме запаха олифы? Правильно. Баклажки с джин-тоником, пиво, кальян, самого Власова, двух студенток худграфа, поэтессу Альбину со сбившейся причёской и салат с примесью ананасов. Никаких тебе пельменей и Наргиз. Только Sade и ёбаные салаты. Вот зачем был нужен круглосуточный.
Художник был уже красный и перекошенный от джин-тоника. Он нахваливал Моне и свою медную собаку у Центрального. Пушкина же не нахваливал в моём присутствии.
Гитаристы качали полными стаканами и подмигивали студенткам, уставшим от Моне и собаки. Поэтесса, вне очереди, сосала пиво из заляпанного фужера, улыбаясь всем сразу и никому в отдельности.
– Пей, Власов, за смелые мазки и добрые светотени! — вручил я художнику водку.
И он выпил, героически сплюнув за диван чем-то. Потом он осел и ослаб на том же диване, словно великий Пикассо. Уснул он с открытыми глазами и нам пришлось их долго закрывать – а то жутковато как-то.
Пока гитаристы тёрлись около студенток, я отнял у поэтессы Альбины пиво и потащил на ложе. Поэтические натуры возвышенны только тогда, когда у них в руках есть пиво или вино. Безо всей этой дряни они низменно активны и великолепны в альковных мероприятиях. Да взять хотя бы ту Настю из Кандалакши, что про хуи стихи пишет. Все эти «камеди-клабы» и стендапы хуйня хуйнёй, но бывают времена, когда… Да ладно, чего это я?
В общем, завершив дела, я оставил уставшую поэтессу на продавленной тахте и вернулся в мастерскую художника Власова или, наоборот, из мастерской в неведомую комнату с гостями и выпивкой. А там музыканты лаяли друг на друга прямо над телами мертвецки спящих студенток по поводу какого-то рэпа.
– Эти твои Гуф и Баста старые, потёртые алкаши и вообще рэп — это кал, — утверждал один гитарист.
– А кто там не кал? – вскидывал руки второй гитарист.
– Элджей и Федук! – плюнул ему в лицо первый.
– Наркоманы, блядь! – ответил на плевок второй.
Я не понял, о чём они спорят, и выпил водки. В это время художник Власов дёрнулся на диване и всхрапнул, как зомби. Музыканты смолкли и потянулись за джин-тоником. За окном кончился дождь и только-только наметился рассвет. Погода снова шепнула мне какие-то слова.
Я понял, что надо возвращаться домой. Я понял, что метеорологические условия бывают всякие и от них зависит – пить водку или наливаться пивом под крышку. От этой вот атмосферной хуйни происходят пустые, не созидательные походы по ночным улицам, всякие бытовые конфликты и разврат. Ну, вы уже поняли.
Когда в небе чистота и порядок, тогда и сердцу спокойней. А вот если в тебя бросаются мокрым снегом и дуют стылым воздухом в красные, слезящиеся глаза, то и вся твоя жизнь, словно грязная лужа у магазина «Пятёрочка» – полна соплей и разбухших кассовых чеков.

* * *

Я шёл по улице Ленина и мелкими глотками принимал «Боярышник».
Сегодня мне приснится милый автомобиль ЛуАЗ-969 и буду я пересекать на нём всякие там лесополосы и овраги. А на берегу реки Воронеж, где-то в районе Каликино, я встречу кого-нибудь из высших сфер, ангела или беса – не суть важно. Мы вместе разведём костёр и сварим кулеш. Для нас бесплатно выступят лесные птицы и речные жабы. До самого того часа будут петь они, пока я не проснусь в своей постели, чтобы начать новый цикл, как та медуза, что живёт вечно.
А, может, и нет этой медузы, вовсе как нет справедливости, к примеру, иль свободы? И зачем вообще жить вечно, скажите мне, пока я весь флакон не опустошил?

(2019 г.)