Пока секретарша печатала бумаги, нас усадили в приёмной и дали по таблетке феназепама. Грохотов попросил две. Ему отказали.
Мы не смотрели друг на друга. Незачем всё это. Мы исчезнем из мироздания, как-будто нас и не было. А на земле родные и близкие будут думать, что мы пропали без вести, как бомжи какие, иль там герои космоса. Грустно всё это. Но феназепам начал действовать и становилось как-то легче и незначительней…
Ну вот, бумаги отпечатаны, скреплены печатями и отданы на подпись. Это тоже не заняло много времени. Боевые ангелы повели нас по коридору к лестнице. По ней мы спустились в подвал. Он представлял собой готический лабиринт с факелами и красными камнями, покрытыми плесенью. Где-то что-то капало и было холодно, как в склепе. Нас вели по коридору – грубо и торопливо.
Наконец, мы оказались в широком зале с облезлыми колоннами. Из мебели там был только знакомый сиреневый валун и большая глиняная чаша, наполненная бурой жидкостью. Рядом с валуном стояли Сатана, Дрочио и апостол Пётр.
У первых двух на лицах играл «Вальс Цветов» Чайковского, у апостола на лице вообще ничего не играло. Он достал бумагу и торжественно, как пионерскую клятву, произнёс текст приговора. Если честно, мне он даже не запомнился, этот приговор.
Ангелы схватили Якина под руки и повели к громадной чугунной двери, покрытой копотью и каким-то жиром. По пути ему протянули ковш с бурой жидкостью. Якин гордо выпил прощальный напиток и рефлекторно пощелкал пальцами в поисках закуски.
Один из стражей откинул тяжёлый засов и открыл дверь. За ней страшно обозначилась мёртвая темнота. В эту темноту и втолкнули не закусившего Якина.
– Пока, пацаны! – успел только крикнуть он; и дверь захлопнули.
Ангел экзекутор неторопливо клацнул ржавым рубильником и над дверью загорелась красная лампочка. Она горела секунд пять, после чего траурно погасла.
– Следующий! – выкрикнул Пётр.
На этот раз поили и аннигилировали Зуаба. Негр просто пожал нам руки и ничего не говорил. Грохотова «отправили» третьим.
И, наконец, меня подтолкнули к небытию и забвению вежливо и мягко. Я глотнул прощального пойла и почувствовал, как в жилах потекли шаловливые змейки. Это был всё тот же самогон Петра Первого, но уже подкрашенный какой-то дрянью.
Я оглянулся на Сатану. Тот довольно улыбался, видя, что я оценил шутку. Потом я вошёл в темноту и за мной закрылась дверь мира. Я потерял время и остатки разума. Я ждал чего-то мучительного, но не страшного. Передо мной не проносилась вся жизнь, я не видел белый свет, мне было абсолютно похуй на всё. Наверно, так умирают олегофрены. Им не о чем жалеть и не о ком вспоминать.
Вдруг чья-то сильная рука схватила меня за шкирку и резко дернула куда-то влево. Так грубо и недостойно уходить в небытие? Ебанарот! Зачем тащить за шкирку? Я ж не в ментовке. Но меня волокли, как пьяного бухгалтера в вытрезвитель.
Позади что-то ярко взорвалось и запахло серой. Потом звякнуло железо и появился свет. Он обозначил маленькую каморку в которой стояла старая стиральная машина и на ней сидели… Якин, Грохотов и Зуаб.
За пределами мироздания есть реальность! Мы будем жить в этой, блядь, каморке и делать подкоп. Мы найдём выход! Я знал, я всегда знал!
– Привет покойнички! – заорал было я.
Но Грохотов почему-то встал и молча поддал мне в живот легким хуком. Ой, бля, за что? Какого хуя?
– Тише, идиот, – прошипел Якин и сделал круглые глаза.
И тут до меня дошло. Это была не каморка, а кабина лифта. Только какая-то сволочь успела сюда поставить стиральную машину. Тусклый свет запылённой лампочки выхватывал из темноты матерные слова про какую-то Надю. И ещё там было нацарапано «8 шагов…».
Лифт опускался со скрипом и дрожью. Потом створки раздвинулись и мы вышли в… коридор подъезда Ибанова. Потом на улицу. Там горели редкие фонари и (о, радость!) лаяли собаки в частном секторе.
До магазина мы почти бежали. Заспанная продавщица, вздыхая и плюясь, продала нам пять бутылок «Медовой» водки и крабовые палочки. Потом мы всё же докупили хлеб и аджику. Пришлось немного постоять в магазине, ожидая, когда пройдёт ментовский патруль. После этого мы рванули к Ибанову.
Завхоз, зевая, открыл дверь и злобно спросил:
– И где вас, бля, носило?
Мы ничего не ответили и устремились в комнату, судорожно откупоривая бутылки.
Накатив по стакану, мы съели по ложке аджики и только после этого посмотрели друг на друга. Это действительно было смешно. И мы засмеялись – как невинные дети проклятого антропогенеза. Ибанов ничего не понимал и рожа у него была довольно таки глупая. Над ней мы тоже посмеялись.
А потом выпили ещё водки.