Да хуй его знает, почему так происходит. Может, магнитные бури, смещение векторов времени и прочая поеботина. Не знаю. Но в тот вечер я стал лучше и чище. Нимб вокруг черепа не появился, но из горлышка в подъезде я больше не пью — обязательно покупаю одноразовый стаканчик и ириску.
Короче, в тот день, отправив жену с потомками в солнечный Адлер, я купил водку. Те, которые пришли позже, тоже купили водку. И те, которые пришли, вообще хуй его знает когда, были с водкой. И не потому, что водка наше всё, а просто так совпало.
Нет, на столе, конечно, были и другие продукты, даже две салфетки, но доминировала всё же водка. А что б она особо не доминировала, мы её пили.
Пили мы не по-мещански, как у Островского, и не классово, как у Маяковского. Мы бухали ментально. Хуй его знает, что это за слово, но бухали мы именно ментально и никак иначе.
Короче, сосед Витька, два журналиста с солидным алкогольным стажем (Толик и Арно), студентка биологического факультета по кличке Жало, редакторша «жёлтого» журнала Аня и потомственный токарь Самуил Наумович. Это, можно сказать, базовая компания. Остальные — так, по ходу дела.
— Сегодня мы поздравляем счастливого человека с праздником свободы и равенства! — поднял тост сосед Витька.
— Да, да, именно так и никак иначе! — подхватили идею радостные гости.
Мы выпили напитки и в окно заглянуло солнце.
Колбаска с жирком ложилась в чрево исторически оправдано и не напрягала. Ну, впрочем, у многих было нечто подобное, и описывать, как мы там тотально теряли контроль над основными законами физики и морали, нет смысла.
В итоге, вся рать сияла и переливалась оборотами и градусами. Мы ставили под иглу диски (виниловые, блядь!) и растворялись в Mashine head, «Аквариуме» (до того, как БГ ебанулся на всю голову), в «Зоопарке» и Pink Floyd. А в чём ещё, скажите, мы должны были растворяться?
— Беспяткин, а ты помнишь, как наши проебали «Сатурну»? — отжёвывая хвост мойвы, спрашивал журналист Толик.
И я отвечал:
— Помню, чувак, помню. И как ссали на Петровском спуске. И ментов помню, и этих, с мохнатыми лапами.
— А go-go, в Центральном, помнишь, Беспяткин? И меня в платье невесты? — за каким-то хуем спросила студентка по кличке Жало.
— Ну, допустим, помню, и что? — нахмурился я.
— Гламурно, — ответила студентка.
— В пизду люмпенов! — крикнул сосед Витька и подошёл к клетке с попугаем Прошей.
Блядь, почему этих волнистых тварей зовут или Прошами, или Гошами? Они что – имеют паспорт иль там диплом об окончании? Это важный вопрос, но к рассказу отношения не имеет.
Так вот, Витька подошёл к попугаю и пальцем так, небрежно, провёл по прутьям. Ну, как по арфе, что ли провёл. Попугай вскочил на палочку, оторвавшись от приёма пищи. Он посмотрел на человека с досадой, и взгляд его говорил о многом.
— Прошка — дурак, — произнес сосед по лестничной клетке.
— Прошка — дурак, и хуле дальше? — последовал ответ из клетки.
— Ох, бля! — отшатнулся Витька и подошёл к нам.
А за столом настраивалась гитара и звенели стаканчики. Вытянутое лицо Витьки никого не удивило, а только обрадовало.
— Ебать, маскарад, — засмеялась редакторша Аня.
— Вить, может налить чего? — спросил журналист Арно.
— Этот попугай говорит, — тихо сказал охуевший сосед.
— Это говорящий попугай. И ещё он кувыркается, — согласился я.
— Он думает и говорит, он понимает нас! — возмутился Витька.
— Конечно, понимает и думает! Выпей волшебства, — сказал Толик и поднял стакан с водкой.
Все выпили и защёлкали пальцами. Колбаса кончалась, а вечер начинался. Возник вопрос о засылке гонца. Это на какое-то время отвлекло нас от попугая. И ещё от международного финансового кризиса отвлекло. Может, без закуски пить почётно, но не ментально, поэтому на хуй амбиции и — да здравствует анархия!
Короче, через несколько минут журналисты притащили банку огурцов, венгерское сало, колбасный сыр и напиток «Байкал». Женщины порезали пищевые продукты, а потомственный токарь Самуил Наумович разлил волшебство по стаканам. После процесса деградации я запел песню про Лисью шапку.

Лисья шапка, лисья шапка,
У неё есть пушистые лапки.
Это вам не бутылка, не тапки,
Это хитрая лиси-и-я шапка

Крепкий, пьяный хор склонял куплеты и пугал живородящих рыбок в круглом аквариуме. У меня ещё и рыбки жили. Гуппи и эти, как их там, меченосцы. Они не любили громкого пения и поэтому метались по аквариуму в волнении и недовольстве.
Но у нас демократическое общество, и каждый имеет право на свободу песни. Особенно матерной — ведь простые слова в хуй не впились людям, рискнувшим расширить горизонты познания.
Короче пели мы, пели, и вдруг лично я понял, что пьян в дымину. Нет, не то чтобы я был готов пасть ниц или там свернуть раковину, но отгадывать кроссворд на тему классиков норвежской поэзии был уже не в состоянии. Зато я мог, вскинув руки к небесам, воскликнуть: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» А мог и ничего не восклицать.
— Беспяткин, он снова пиздит почём зря, — услышал я голос соседа Витьки.
— Кто, Минаев? Пусть пиздит… Вместе со своей Хакамадой. Им за это деньги платят, — встрепенулся я.
— Да нет же! Попугай твой опять чего-то, — обиделся Витька.
— Попугаи только копируют речь, — вступился за меня Самуил Наумович.
— А этот ни хуя не копирует! — упрямился сосед.
Я, борясь с волнами, встал и подошёл к клетке с моим зелёным пернатым другом. Подняв жилище птицы, я глядел на Прошку пытливым, и, как мне казалось, умным взглядом.
Попугай смотрел мне прямо в глаза и молчал как филин.
— Ну, Прошка, скажи чего путного, — научно спросил я.
— П-а-шёл на хуй, — рассудительно сказал тот и взъерошил перья.
Я выпустил клетку из рук, и был непростительно испуган. Вся компания тоже притихла в познании неизведанного. И только из перевернувшейся клетки раздавалось непристойное возмущение по поводу жестокого обращения с животными.
— Сдохнете вы со своей демократией, блядь, — грубым голосом вещал Прошка, сидя на люстре после того, как вылетел из открывшейся дверцы клетки.
— Надо его ёбнуть, — подала голос редакторша Аня.
— Заткнись, шалава! Тебя муж ждёт, а ты тут с этими ублюдками, — ответил попугай спокойно.
— Почему же это мы ублюдки? — спросил сосед Витька, победно глядя на нас (мол, я ж говорил).
— Ублюдки и есть. Вы что думаете, можно вот так запросто посадить зверушку в клетку и считать её счастливой? Хуй вы угадали, не так это, — спорил попугай, танцуя головой.
— Но ведь на улице «ноль», а здесь ни хуя не экватор, — встрял журналист Толик.
— А тебе не похуй, экватор – хуятор? Птицы должны жить на воле, эволюционно развиваться и плодить потомство в природных условиях. Это в вашей уёбищной газетёнке можно писать о кошках-мутантах и кактусах-педрилах, а в природе всё биологически выверено и соответствует, — отщёлкивал Прошка с люстры.
На какое-то время воцарилась тишина, которую нарушил сволочь-попугай:
— Чего примолкли, уёбки? Крыть нечем? — каркнул он.
— Ой, птичка! — негромко вскликнула студентка биологического факультета, про которую все забыли, спящую.
— В рот тебе яичко, дура глупая! Удивительное — рядом! — глумился попугай.
— Беспяткин, как это ты его научил? — изумлялась юность по кличке Жало.
— Я не учил его, он сам, — отбрыкнулся я.
— Учил, учил, ещё как учил! Запоями в отсутствие родственников, неубранной клеткой, пустой кормушкой, Первым каналом, МТV и дурацким «Аквариумом», — сдавал меня домашний любимец.
— «Аквариум», согласен, может заебать. Но ведь я тебе морковку подвесил, для витаминов и фитнеса, — пытался оправдываться я.
— Мне что, дрочить на твою морковку или молиться? Ты мне попугаиху купил, а?
— А я не охуею от вас двоих?
— А я от вас всех, не охуеваю? Куда крадёшься, мразь? — последние слова относились к Самуилу Наумовичу, который пытался осторожно подобраться к Прошке с тыла.
Потомственный токарь смущённо дёрнулся и присел на край стула.
Все вспомнили про водку и забыли про попугая. Но тот плевал нам в спину упреками:
— Еврей седьмого разряда, блядь! Не стыдно? Все твои единоверцы на пианинах играют, блядей продюссируют, в Израиле арабов душат, а ты, еблан, у станка пашешь, обрезать бы тебя по самую голову. А ты, дочь альма матер, по клубам кислоту глотаешь и ебёшься с кем зря! За поездку на кредитном «Лексусе» отсосёшь любому прыщу. А как же законы Менделя? Беспяткин, вот увидишь: у тебя не только попугаи заговорят, но и рыбы! Достал ты людей. А эту редакторшу гони подальше, ей только статьи на шару подавай, а гонорары она себе в трусы прячет. Журналисты вообще сволочи, — неслось то со штор, то с антресолей, потому что сосед Витька гонял пернатого пиздабола газетой упомянутой редакторши.
— Хуле ты тут этой жёлтой дрянью размахиваешь, соседушка? Пока вы пьёте, твоя Лизка на блядки съебнула к таксисту-армяну с шестой квартиры, а утром тебя же пилить будет, дурака, — отплёвывался попугай, роняя перья.

Наконец, всё успокоилось. Мы в молчании расселись перед последним заплывом. Каждый думал о своём, переваривая сказанное попугаем.
Сам Прошка устроился на шкафу и устало смежил веки. За окном смеркалось, и в голове тоже. Но, как всегда бывает в таких случаях, никто не хотел умирать.
— А давай косяк взорвём? — предложил журналист Арно.
— Тьфу! — раздалось с антресолей.

Опять наступила тишина, и только попугай тёрся клювом о дсп. В это время зазвонил телефон. Я сомнабулически взял трубку. Звонила жена.
— Привет, дорогой! Мы уже в море искупались. Как у тебя дела? — прошелестела она, как осень.
— Ой, привет! Нормально, ужин приготовил, попугая накормил, сейчас телевизор смотрю, — как можно более ласково ответил я.
— Они водку жрут с бабами, и никого он не кормил! — заорал Прошка, украдкой подлетевший сзади.
— Кто это там у тебя? — ледяным голосом спросила супруга.
— Это телевизор, «Дом-2». Спорят кого выгнать. Забавно так… — сумбурно тараторил я, отгоняя попугая, как муху.
Звук падающего стула и ритмичные взмахи руками не особо убедили жену в моей правдивости.
— У тебя кто-то есть? — начался допрос в застенках НКВД.
— Только попугай и рыбки, дорогая, — как можно спокойней убеждал я.
— Это они так дышат?
— Нет, это чайник. Почему тебя так плохо слышно? Поменяй СИМку, вообще ничего не разберёшь… — я повесил трубку и бросился к попугаю.
Но тот улетел куда-то в сторону кухни и затих.
В коридоре я остановился перед зеркалом. В нем отразилось мое другое «я». И оно было не особо весть какое — разбегающиеся глаза, сползший влево рот и неопределенная прическа. Отражение горбатилось и плыло, как в несфокусированной видеокамере. И такая меня взяла тоска, что я плюнул в отражение и погрозил пальцем.
В комнате с гостями и водкой царило спокойствие и умиротворение. Студентка по кличке Жало лезла на соседа Витьку с настойчивостью кандидата в депутаты. Редакторша Аня покоилась между Толиком и Арно. Этот сэндвич шевелился и сопел. Время разврата в принципе уже прошло, но это мало кого трогало. Положен разврат — получите.
Я же после разговора с женой и попугаем замкнулся на внутреннем созерцании. Действительно, неужели животные способны на анализ и синтез? А мы ведь держим их за живых игрушек для сомнительного удовольствия. Правильно ли это? Ни хуя не правильно!
— Чего ты орёшь, Беспяткин? — мурлыкнула студентка биологического факультета. — Иди к нам…
— Иди, иди к ним, отец семейства, покажи этой сучке хардкор, — громыхнуло у меня над головой.
Чёртов попугай скакал по краю двери, пританцовывая и вихляясь. После таких напутствий заниматься чем-то, кроме питья водки не рекомендуется Минздравом.
Махнув рукой на эрос, я схватился за стакан. Компанию мне составил потомственный токарь и попугай.
Самуил Наумович смирился с наглостью птицы и устроил дискуссию о каком-то холокосте. Как я понял из беседы, речь шла о евреях. Больше я ничего не понял. Зато Прошка ораторствовал и сыпал цитатами. Они с токарем шумели, как на митинге, и в итоге заебали мне всю голову. Я нетвёрдо встал и переместился к аквариуму с рыбками.

* * *

Уткнувшись в искажённую форму с пузырящейся водой, я прозревал, как предпосылки революции. Колеблющиеся водоросли настраивали мой камертон сердца. А грациозные гуппи, иль там меченосцы, парили в жидкости, как воздушные змеи. Гармония бытия и сознания. Начало начал.
— Вот ведь как хорошо у вас тут, в стоячей, насыщенной кислородом толще. Никакого дефолта и вообще, измены и стяжательства, сериалов и ЖКХ. Просто философия и нега. Может так и выглядит рай? — устало шептал я рыбам и пузырькам.
— Попиздеть захотелось, да? Как дафний сыпанёшь, так и попиздим и за жизнь, и за воду, — ответили мне хором и гуппи, и меченосцы.
Я без эмоций насыпал в зелёный кружок сухой корм и снова уткнулся в аквариум.
— Пиздите, ангелы. Мне нужно что б вы пиздели, ох как нужно, — вздохнул я, из последних сил поддерживая падающую на стол голову.

(2010 г.)