Нет, это не обида, не досада, не горе и не пустота. Это ничто. Только музыка в голове и какой-то шёпот.
Кто-то считает любовь сказкой иль там мистикой какой, неподвластной логике и воле. А кто-то, наоборот, видит в ней лишь гормональную составляющую.
Я же ни хуя не вижу, не слышу и не понимаю. Весь разум заняла страшная, бескомпромиссная пустота. И в ней отражение её глаз — лисьих, шаловливых, грустных и близких.
Это было время первой листвы и сумасшедших птиц. Это было время, когда пахнет неведомым костром и солнце смотрит прямо в душу, сука. Это было время после того, как мы подрались с хачами возле бильярдной «Джо» и буйствовали с прибывшим нарядом милиции. Мне повезло больше всех. Я попал в «травматологию». Мне просто сломали руку. Витьке проломили башку, но и арам досталось. Один так и повис на капельнице.
Глупость это всё, считаю я сейчас, а тогда думал – геройство и понты. Хуй его знает, как это понимать, но в больнице я ходил с перевязанной рукой и битой рожей, словно воин-победитель. И думал по-иному.
Вот только когда увидел, как она отвлечённо читала какую-то сентиментальную дрянь, я вдруг перестал думать вообще.
Кругом были девчонки и получше. Задастые, сисястые и, главное, доступные, как Википедия. Наверное, мне по башке тоже досталось неслабо, потому что я так и смотрел на эту маленькую тварь в зелёном, цветастом халатике и с чёртовой книжкой.
Ещё мокрая от растаявшего снега земля только покрывалась зеленью, а на полосатой лавочке сидел ангел и никого не трогал. Блядь, да как же так не трогал? А я, а в сердце моём кто копался нежными бледными пальчиками?
Я проходил раз пять мимо неё, пока она не подняла голову и не спросила:
— Ты так и будешь кружить с этим гипсом?
Я грубо остановился и так же грубо ответил:
— Да, так и буду.
— Ну и ходи, – ответила она, уткнувшись в книгу.
Не так я представлял наше знакомство. Как угодно, но только не так. Ведь есть ещё всякие: «Девушка, а девушка, а что вы читаете?». Согласен, глупо, но срабатывает, а тут…
— А книжка про индейцев? – всё же спросил я.
— Не совсем, но… Да я и сама не знаю о чём она, – последовал ответ.
— А это для важности, бывает, я знаю.
— Нет, просто тоска какая-то. Вот я над книгой склонюсь и никто не видит слёзы. Думают, читаю…
— Опа! И с какого чёрта рыдать на скамейке? – неподдельно удивился я.
— Жить хочется, – тихо ответила она.
— Ну, так живи, – разрешил я и присел на скамейку.
— Спасибо, теперь буду жить. Тебя как зовут?
— Беспяткин, а тебя?
— Рита.
— Ты, Рита, брось эту книжку. Давай просто посидим, без причины.
Она швырнула книжку в кусты и посмотрела мне в глаза. О, сколько жизни было в них, сколько вопросов и ответов, сияния и тьмы! Я даже вздрогнул.
— Ты чего? – спросила она.
— Глаза у тебя огромные, как воздушные шары, – шёпотом ответил я.
— Согласна. А у тебя глаза на приближающийся поезд похожи.
— А по-другому никак. Да, поезда – тема! – воскликнул я.
Потом мы сидели молча, не зная о чём говорить. Мне кажется, что у многих была подобная ситуация. Но у всех она разная и географически, и в плане нюансов сюжета.
Потом мы ходили под тополями с липкими листьями и я трепался о всякой дряни из своей хулиганской жизни. Её же всё это либо веселило, либо вгоняло в неясную тоску.
Мы были классово различны и по историям болезни не равнозначны. Но что самое интересное – нам было плевать практически на всё, исключая только послеобеденные процедуры.
Да, процедуры. У меня их практически не было, кроме какого-то укола в жопу и осмотра руки. А у неё? А что у неё было, я и до сих пор не знаю.
Только вот эти чёртовы процедуры разгоняли нас по разным этажам. А в остальное время мы встречались у окна на втором этаже и гуляли в парке.
Как и сегодня. Только на этот раз мы дошли до липовой рощи.
— Почему ты думаешь, что фортепьяно для пидорасов, а гитара для пацанов? – спрашивала она.
— Я видел одного за роялем в розовых очках, низкорослый такой, всё время губы облизывал, точно пидор, – доказывал я.
— Это Элтон Джон, я согласна, — но песни красивые.
— Вот этими песнями они и козыряют, гады. А на гитаре Высоцкий играл и Хой.
— Убедил! – воскликнула Рита и поцеловала меня неожиданно и предательски.
Поцелуи бывают разные. Теплые материнские, засосно-блядские в кустах сирени, прощальные похоронные, первые и последние, сладкие и горькие, с болью и без. Но этот поцелуй был наглым вторжением в мою жизнь, нелепым, неправильным и смазанным, похожим на удар током от свечи зажигания.
— Ты чего? – спросила она.
— Да ничего, ты такая непредсказуемая, – глупо ответил я.
— А ты наоборот, совсем наоборот. Я влюбилась в тебя, – просто сказала она.
— Ну да…
— Да, да, – зашептала она.
И тогда я схватил её необременительное худое тело, словно собственное счастье. Крепко так схватил и принялся целовать её лицо, грубо, торопливо и ненасытно. Она отвечала тем же, ну, в смысле жажды и ненасытности. А впрочем, я и сам не понимал, чем она мне отвечала. Чёрт, сколько же написано про эти внезапные вспышки страсти! Сколько словесных оборотов придумано писателями или там поэтами.
А я и двух слов связать не могу. Просто не знаю, что это было? Как это было и когда это было? Влюблённость двух существ, стоящих под липами — что может быть банальнее и проще? Да ничего, кроме этой самой влюблённости. Ничего, кроме…
И потом, ночью, когда я валялся на скрипучей, металлической кровати, в голове кружились листья, её глаза, губы, зелёный, цветастый халат и нервный импульс прикосновения к желанной плоти. Я ворочался на матрасе, как перед казнью. Это была ужасная ночь.
Я чувствовал, что всё не так, не по людски как-то. Мне не хотелось тащить Риту в дальнюю беседку и по-дворовому выебать там, как того требовали законы моей улицы. Меня даже тошнило от таких мыслей. Те законы, в которых я рос и познавал жизнь, были нарушены какой-то худой, бледной сучкой из отделения гематологии. Но я был счастлив этим. Я вдруг понял, что могу мечтать о чём-то большем, чем цветмет и футбольные драки. Я даже думал о золотых кольцах.
Пиздец, о чём только я не думал?

***

Утром врач без предисловий выгнал меня из больнички долечиваться дома.
— Нехуй тебе здесь делать, — сказал он. — У нас тяжелобольных много, а ты пацан крепкий и посему пиздуй домой. Вот направление в поликлинику.
Да оно и верно, конечно. Хуле тут киснуть? Дома и жрачка получше и товарищи с пивком всегда во дворе, и карты новые купили. Я эти больницы с детства не люблю, там смертью пахнет и хлоркой. Потому я без «базара» собрался по быстрому и покинул травматологию с пачкой каких-то бумажек.
Вот только Рита. Надо встретиться и поговорить. Иначе я сдохну от недосказанности. Мне бы только уверить её, что я не какой-то там отмороженный ублюдок, не способный к любви и трепету сердца.
Я если честно, хотел сказать ей то же, что и она мне – я люблю её. Люблю и буду приходить сюда, пока её тоже не выпишут. Хоть целый год буду приходить.
Я поднялся на второй этаж и было, сунулся в отделение.
— Куда ты лезешь? – преградила мне путь медсестра, более похожая на медбрата.
— Мне надо пару слов сказать, в седьмой палате, Рита в зелёном халатике, – выплеснул я правдивую скороговорку.
— Из седьмой? – спросила сестра — У неё родители сейчас, позже зайдёшь и бахилы надо надевать, на дверях написано, не видел что ли?
Она упёрла руки в бока и я понял, что иногда слабый пол может быть очень даже сильным. Пришлось уйти.
Родители, блядь! Не могли позже прийти, жди вот теперь. Впрочем, пока можно метнуться домой, приодеться, деньжат прихватить и голову помыть. Хуле, делать важное для сердца признание с такими волосами и небритостью плохо. Можно даже сказать – отвратительно.
Вскоре подбежала маршрутка и я влез в неё, преисполненный каких-то радостных чувств и планов. А пока я был, в больнице проезд подорожал до 10 рублей. Ну и хуй с ним.

***

На посту две медсестры пили кофе. Одна седая, почти пенсионерка, мешала ложечкой сахар. Другая, высокая с широкими плечами молодуха, раскладывала печенье.
— Родители у неё не бедные, отец адвокат вроде, а вот как оно, – вздохнула молодая сестра.
— У меня таких случаев за тридцать лет с полсотни будет, – ответила седая.
— Там и попа важного пригласили с книгами. Интересно, сколько он запросил?
— Да уж не за копейки. А девку жаль, тихая такая, всё книжку читала. И поди с парнями толком не гуляла ещё, – макая печенье в кружку, сказала старая медсестра.
— Да нет, гуляла по парку с одним из «травмы». Шпана конечно, но вроде не наглый. Недавно приходил пару слов сказать, – ответила напарница.
— Не пустила?
— А то.
— Ну и правильно, пуская домой едет, зачем ему знать?
— Ваша правда. А скажите, где вы такой кофе вкусный берёте, прямо как в ресторане?

(2011 г.)