Эдуард Беспяткин возобновляет концертную деятельность с новой программой "Давно хотелось". На этот раз выступления проходят в акустическом варианте совместно с гитаристом Дмитрием Филатовым. Программа очень насыщенная, разнообразная и подходит как для небольших аудиторий так и для средних по наполняемости залов. Равнодушных зрителей на концертах Эдуарда Беспяткина не замечено.
По вопросам организации выступлений просьба обращаться к концертному директору Константину по телефону
+7-900-988-08-78
Страх
Страх — это просто. Любая тварь живёт страхом. Он не приходит, не уходит, он просто держит нашу жизнь, чтобы та не упала у подъезда под лавочку.
А на лавочке мокрый снег и мятый плакат какого-то кандидата в какую-то хуйню. И подъезд закрыт, и все подъезды закрыты, как гробницы с дрожащими душами.
Только я вот такой умный и похмельный, стою тут, разглядывая пургу в упор и насквозь. Время, словно мокрый кот, убегает от меня по газонам и палисадникам. Но это другое время, в котором ещё не было домофонов.
А тут всё проще и веселей. У меня остались деньги на несколько глотков дождя, но нет сил дойти до магазина. Вернее, не так – силы есть, но страх не даёт делать шаги навстречу. Там, где продают водку, ещё никого нет. Время такое. Время всегда виновато в том, что мы ходим не в ту сторону.
Но я пошёл. Пошёл назло тому депутату с плаката и мерзко пахнущей осени.
Дорога моя виляет бедрами и манит целью. Я вижу жёлтое такси с вампиром за рулём и понимаю, почему они живут вечно. У них всегда есть кровь и гроб для упокоения, как у тех сонных ублюдков в той чёртовой многоэтажке с домофоном.
Таксомотор проносится в облаке грязи и я плюю ему на хвост. Людей на улице нет, рождения дня нет, водки нет. А что есть? Я есть и всякое другое непотребное, как пенсионный фонд.
Вы, думаете, я жалуюсь? Ни хуя я не жалуюсь, граждане, не на что мне жаловаться и не на кого. Просто дорога моя не смешна, но жизнью зовётся.
И тут появилась она. Внезапно, как асфальт перед лицом после «Ореховой ветви». В куртке белой, сапожках белых и с лицом, белым как тальк, появилась она. Красивая женщина, похмельна тоже, словно Родина моя. И вышла она откуда-то из пурги прямиком ко мне.
— Привет, Оля, — говорю я тихо и не добро.
— А не важно, есть что? — спрашивает она.
— Нет, но должно бы быть.
— Тогда пойдём, а то тут страшно…
— Это осень.
— Насрать…
Она взяла меня под руку и мы двинулись прямиком в ад, ибо рай — это для всяких там с домофонами.
Когда-то я засыпал в подъездах с раскрытым зонтиком, а просыпался с идеями и верой в рубль с Лениным. Сейчас я не сплю, потому что социализм ушёл, как тот мокрый кот, и оставил нас голыми на одной остановке, к которой не подойдёт автобус.
Моя Оля (или как там её ещё) дрожит от холода и омерзения, даже не зная, что в пионерском лагере я не жрал пшённую кашу.
Мы идём, как ангелы, промеж звёзд и терний, а мысли наши просты, как колокол, и пусты, как улица Механизаторов. Я понимаю, что ждать у магазина мы не будем, потому что там жизни-то и кончаются. Мы будем ждать на остановке, на почти сухой лавочке, рядом с урной, в которой покоится прах вечного праздника.
Там, на остановке, мы всё-таки дождались вампира с бутылкой «Беленькой» за 300 рублей.
— Пей, женщина, и не думай, что мир гавно, — говорю я голосом президента.
Оля выпила легко и понятно. Она улыбнулась – и пургу сменил густой туман.
Я пил тяжело и опасно. Радоваться чему-то или грустить было бы глупо. Мы пьём не для себя, а для тех, кто нас ненавидит. Для врагов мы пьём – и отпустило чтоб. Отпустило.
— Пошли в тумане купаться, — предложил я.
— Не, там убить могут, — вздрогнула Оля.
— Это в кино могут, а тут никого нет, кроме нас.
— Есть, но если хочешь, пошли. Только отвернись, я поссу тут.
В тумане можно бродить долго, пока не вспомнишь о родных и близких. Но сегодня я забыл даже о них, о кредитах забыл и о войне в Сирии. Оля говорила о каком-то Паше и его детях.
А город просыпался без нашего согласия, шумно хлопая железными дверями. Ранние автомобили противно зашуршали по мокрому асфальту и туман поплыл в сторону службы судебных приставов.
И что дальше, спросите вы? Куда пойдёте вы, дураки с такими рожами? А пойдём мы, граждане, туда, куда ходят все порядочные люди. В парк пойдем, под грибок с жёлтыми утками. Но уже после магазина. После крабовых палочек и баночного пива в пакете. Там мы трезвеем и я знаю, что мою попутчицу зовут именно Оля. И встретил я её в интернете…
Да, в какой-то мутной соцсети мы болтали всю ночь – о том, что жизнь прекрасна, что лучше «Туарега» только «Нива», а ещё сегодня понедельник, но мы свободны, как труд по конституции. Свободны для того, чтобы выпить пива под грибком без последствий и обещаний умереть в один день.
И мы пьём, как люди чистые и не влюблённые. Весело пьём, не назло и не ради. Бургеры из «Аппетита» и прочие условия. Мы улыбаемся друг другу, словно Европа и Азия, а в смартфоне поёт Джо Коккер.
Вот откуда произошла Вселенная. Мироздание родилось тут под грибком и взорвалось, а весёлый финн по фамилии Торвальдс написал свой 0,01-й UNIX.
Потом мы выкинули пакет в урну на остановке и поехали в торговый центр. Сегодня все гуляют в торговых центрах, потому что там можно вертеть головами и смеяться. Вокруг всё продают, всё покупают. Это мир пытается удержать нас от войны и насмешек Бога. Но не нужен Бог, не нужен космос, мы стоим у кассы.
И снова с пакетом, полным чудес и сказок, мы отправляемся в путь. И путь этот светел, как стакан с гранями. Солнце заглядывает сюда сквозь рваные облака, люди бегут по асфальту, как страусы, а на куполе собора, на кресте, сидит ворона.
Пусть себе сидит глупая птица. Нам сидеть некогда. Мы перешагнули через веру и летим в музей с картинами местных художников. Да, там можно выпить с людьми, продавшими душу искусству. Они умеют пить не хуже Ельцина, даже наоборот умеют.
— Беспяткин, ты снова в запое, — встречают нас художники.
— Да, друзья мои, вот Оля знает, — отвечаю я.
— Ну, тогда наливай.
— Оля, пакет…
Мы ходим по залу и смотрим картины. Там, как обычно, вывернутые наизнанку нервы и потаённые, глупые страхи. Но Оля смотрит на всю эту дрянь глазами лемура, похоже сопереживая холстам и краскам.
Художники в растерянности быстро выпили всю водку и сожрали последний апельсин. Мне стало обидно.
— Хуле вы так себя ведёте? — спросил я творцов.
— Не волнуйся, Беспяткин, мы купим ещё, — ответили они.
Оля осталась одна с картинами к лицу.
— Надо ехать на хату, тут плохо, — говорю я.
— Едем на хату.
Вы знаете, что значит ехать на хату? Наверняка знаете. А если не знаете, то я расскажу.
Есть места, где человека могут убить или ограбить. Есть дома, где человеку могут наврать с три короба. Есть ещё телевизор, в котором возможно всё. Но есть квартиры, в которых можно играть на гитаре и бухать коллективом, как на Первое мая. Там всегда есть полупустой холодильник и расколотый унитаз. А что ещё надо русскому патриоту?
Мы собрались у портретиста Чижикова, потому что жена его обладала уникальными способностями притягивать ложки и вилки к вываленным наружу грудям с родинками. Остальные люди творчества просто говорили много и пили художественно.
Я пел о конях и любви. Оля ела мороженное. Чижиков уронил блюдо с селёдками и забыл о том. А за окном уже темнеть стало и чьи-то рожи заглядывали в комнату.
— На земле нет места унынию и скуке! — кричал кто-то из кухни.
— Вчера в «Новостях» умер старый чёрт,— прошептали слева от дивана.
И тогда я увидел глаза Оли. Вернее, не так – глаза Оли увидели меня и это им не понравилось.
— Пойдём отсюда, — попросила она.
Мы ушли, оставив за собой что-то ненужное и яркое. Вечер стал чёрно-белым. Больше даже чёрным, чем белым. И мы шли неуверенно и долго. Куда мы шли, зачем? Не важно.
Началась пурга и во дворах люди выбрасывали пакеты с мусором. По району промчалась «Скорая» с заупокойным воем. Окна многоэтажек светились как лампадки, а мы всё шли в урбанистическую мглу.
Мир опустел. Оля спотыкалась, как раненная антилопа.
— Тебе пора домой, — наконец-то сказал я.
— А где мы?
— Там, где убивают, помнишь?
— Нет, а зачем?
— Это осень…
Мы ещё долго шли дворами, пока не увидели фонари на проспекте Победы. Там ещё кто-то жил в автомобилях и пурга казалась сказочной.
— Видишь свет, там всё правильно, а тут нет! — воскликнул я и закрыл глаза.
Открывал я их долго и зря. Рядом со мной никого не было. Только мокрый снег лез за шиворот и слева в палисаднике качались какие-то драные ветки.
Я побежал в разные стороны, звал Олю и падал в лужи. В одной из луж я и увидел страх. Он был цветным. Единственное цветное что-то в этом чёрно-белом мире. И ещё лавочка у подъезда, на которой валялся мятый плакат какого-то кандидата в какую-то хуйню.
Закрытые подъезды, закрытая жизнь и снег в глазах. А я такой умный и похмельный стою тут, вспоминая дорогу к дому. Нет, даже не к дому, а к свету, что согреть может или ослепит навсегда.
И я пошёл. Пошёл, чтобы встретить кого-то или убить. Пока не убили меня или не встретили. Время такое. Я такой. Домофоны такие. Дороги. Такси.
И она вышла откуда-то из пурги прямиком ко мне. В куртке белой, сапожках белых и с лицом белым, как тальк.
(2016 г.)